Опамятовались казаки, скатились со стога, на коней и драпать.
Поспешай скачет и ругается на чем свет стоит: растерялся, старый осел, надо было стог-то поджечь, а потом уж и улепетывать.
Турки казаков увидали, но не погнались.
Поспешай с сыновьями сделал круг, укрыл ребят в овраге, а сам на разведку поехал. Вернулся скоро и все в затылке чесал.
— Много турок в степи. Одного Васятку нельзя отпускать.
— Так берите меня в Азов, — обрадовался Васятка.
— Берите! Турки окружили город, через Дон мы с Семкой вплавь пойдем.
— Так и я вплавь.
— Не просто вплавь, а с камышинкой.
— Так и я с камышинкой. Впервой, что ли?
— То-то и оно, что впервой. Под Азовом не шутку шутят — война. — Отец серьезно и печально посмотрел на детей. — Теперь что назад идти страшно, что вперед. Впереди войско свое, а позади атаман-дурак и город-трус.
Весь следующий день отсиживались в камышах, а ночью много не проехали. Костров в степи как пожар.
На разъезд напоролись. Хорошо, Поспешай по-татарски знал, брехнул, что они люди мансуровских мурз. Темно, не видно… Пропустили. Но ехать дальше было нельзя. Бросили лошадей и — пешком к Дону. Плыть наугад не рискнули. Решили подождать, пока рассветет.
Рассвело. И увидели казаки, что расположились они в двадцати шагах от турецкого лагеря.
Разделись, одежду и сабли в кожаные мешки: Васяткину одежду отец себе взял. Мешки привязали на грудь. По камышинке срезали. Поспешай показал сыновьям на Водяную башню и шепнул:
— Туда гребите, да потихоньку. Здесь течением сносит. Как бы раньше времени не выплыть, из воды не высовывайтесь. Турки увидят, кликнут корабль да и выловят, как сомов.
Обнялись, и один за другим под воду, булькнуло трижды и — тишина.
Камышинку на большой реке не видать, да мало ли что по реке плывет.
Мехмед устанавливал в траншее огромную пушку "пасть дракона", такими пушками ломали стены крепостей. Обладатель восьми голов, удачливый Юрем хвастливо тыкал пальцем в стену, где между зубцами стояли казаки.
— Вон мой тимар ходит. Чик-чик, и Юрем — тимариот.
— Казаки не купчишки, — мрачно и зло откликнулся Мехмед.
— Я же не спрашиваю, каких ты баранов выдал за воинов, белых или черных, когда отличился в прошлой войне…
Мехмед поднял правой рукой Юрема в воздух, покрутил и, не зная, как унять бешенство, сунул его головой в "пасть дракона".
Притихшие воины Мехмеда захохотали.
— Теперь ты понял, как честно добывают тимары? — кричали они Юрему, выпавшему из жерла пушки.
Юрем не придумал ничего лучшего — стал кланяться Мехмеду, а тот махнул на него рукой и уставился на реку.
— Смотрите-ка!
Из реки выскочили три голых существа, белые, как люди, но с толстыми черными животами. Пустились к воротам крепости.
— Су кызлары! — в ужасе закричал Юрем.
— Кожа у них как снег, и глаза, кажется, голубые, но это не морские дэвы, — усмехнулся Мехмед. — Это дэвы усатые.
— Казаки? Но зачем они приплыли в осажденный город?
— Для того, чтобы среди нас было больше тимариотов.
Пушку наконец установили. Пушкари зарядили орудие,
дали пристрелочный выстрел. Ядро врезалось в зубец на стене, и зубец выпал.
— Ай да "пасть дракона"! — Мехмед нежно оглаживал пушку по лоснящемуся, как щеки беев, стволу.
И тут из воды выскочил еще один голыш и пустился к Азову, и Азов отворил ради одного ворота.
— Не много ли усатых дэвов спешит в Азов, — рассердился Мехмед. — Чего смотрят разъезды?
Он пошел доложить алайбею о том, что видел. Встревоженный алайбей доложил выше, и наконец эта неприятная весть коснулась ушей Дели Гуссейн-паши. Главнокомандующий засмеялся:
— Чем больше разбойников соберется в Азове, тем лучше. Чем ловить их по степи, прихлопнем сразу всех. Пусть плавают. Только глупцы могут искать себе погибели, которая есть Азов. Что нам одиночки против этого?
И Дели Гуссейн-паша указал на густое облако пыли. Это подходили анатолийские войска и следом за ними конница хана Бегадыра.
Хан Бегадыр явился под стены Азова с пятьюдесятью тысячами. Он подарил главнокомандующему арабского коня под седлом, унизанным жемчугом, золотую цепь и меч с огромными алмазами на рукоятке.
— Добро пожаловать, хан мой, — приветствовал его Дели Гуссейн-паша, стоя возле своего шатра, — да будет неодолимой твоя борьба за веру. Милости просим. В добрый час прильни к моему лицу, ибо ты, могущественный государь, борец за веру, выполняя повеление падишаха Османов, явился на войну, подобно разрушительной грозе.