Вперед выступил Худоложка.
— Турки под шумок ведут к стенам семнадцать подкопов. Полдюжины подкопов утром под стенами будут.
— За подкопами в оба уха. Взорвете в три часа вместе с горою.
— Коли раньше они поспеют?
— Сам знаешь, Худоложка, что делать.
— А что делать? Подкоп на подкоп и — врукопашную.
— Войско Донское великое за вас молится.
— Новолуние! Как много надежд. Но что себе мы скажем, когда вода времен источит, словно льдинку, осьмушку последнюю еще одной луны?
Хан Бегадыр произнес это, выйдя из шатра. У входа в шатер на страже стоял сеймен.
— О! — удивился Бегадыр. — Сегодня мой покой оберегает славный Амет Эрен.
Амет Эрен стоял не шелохнувшись.
— Поговори со мной, воин, я разрешаю! — сказал часовому хан. — Не правда ли, поэзия и война имеют сходство. Без вдохновения не победишь. Правда, в одном случае смертного врага, а в другом — бессмертное время.
— Великий хан, я только воин. Мудрость мне недоступна, — ответил Амет Эрен.
— Новолуние! Как много надежд… — повторил хан. — О аллах! Я позабыл, как дальше. Сочинить столь прекрасные стихи и забыть.
— Великий хан, я помню. Новолуние! Как много надежд, но что себе мы скажем, когда вода времен источит, словно льдинку, последнюю осьмушку еще одной луны?
— О! — воскликнул Бегадыр. — Идем в шатер, я запишу.
— Великий хан, я не могу оставить поста. Мы на войне.
— Ты прав, воин. Тысячу раз прав! — Хан убежал в шатер, вернулся с писчими принадлежностями и, сидя на пороге шатра, записал стихи.
— Я награжу тебя, — сказал хан Амет Эрену. — Тебя скоро сменят?
— Через полчаса.
— Хорошенько отдохни. Завтра войска пойдут на приступ. Ты, Амет Эрен, поведешь в бой моих сейменов. Ты раньше турок должен будешь подняться на стену и водрузить мое знамя. Имя твое, имя великого воителя, останется в веках так же, как и мое имя. Но я славе воина предпочитаю славу поэта. Я сам воспою твой подвиг, Амет Эрен!
Заснуть Амет Эрену в ту ночь перед большой битвой удалось не сразу. Когда он сменился с караула и шел спать, со стороны Дона шум, вопли, стрельба. В палатку братья притащили разрубленного почти надвое брата.
— Их выплыло трое, — рассказали братья. — Двоих мы убили. Третий убил нашего Аскера и убежал в Азов.
Амет Эрен посидел возле умиравшего брата, дождался смерти.
— А теперь спать, — сказал он. — Всем. Завтра идем па приступ. Великий хан приказал вести сейменов мне.
Он лег в углу палатки и заснул.
А казаки в Азове уже проснулись. В ушах звенело от позабытой тишины. Турки прекратили стрельбу.
На стены поднялись женщины. С ними оставили Наума Васильева. Еще оставались в городе люди Худоложки, хозяева подземелий.
Казаки собрались у развалин Иоанна Предтечи. Часть кровли и купола рухнули, и Саваоф — неистовый старец, занесший руки над миром, благословляя мир, глядел с треснувших небес с укором.
Глаза бога устремлены были на стан врага. И казаки увидали это.
— О господи! — взмолился отец Варлаам, простирая руки к Саваофу. — Остави, ослаби, прости, боже, прегрешения наша, вольная и невольная, яже в слове и в деле, яже в ведении и в неведении, яже во дни и нощи, яже в уме и в помутнении: вся нам прости, яко благ и человеколюбец.
Здесь поп оборвал молитву, которая должна быть глаголема наедине, ныне пе стало тайн у казаков друг от друга.
Бросились они друг к другу, обнимались и просили прощения, потому что на смерть шли, тремя тысячами па триста тысяч. Простившись, стали казаки в полки, без команд и без всякого слова вышли через подкоп в ров и поползли к земляной горе.
И когда дрогнула земля, качнулось небо и поднялся прах, закрывая зарю, устремились казаки на неисчислимую турецкую силу.
Глава шестая
Иван со Смиркой сидели в подкопе и ждали турок. Смирка был слухач. Он навел свой подкоп на турецкий, и теперь оставалось ждать. У казаков с собой были длинные прямые кинжалы. Стрелять нельзя, не дай бог в пороховую бочку угодишь. Турки небось спешат, порох за собой в подкоп тянут.
Смирка сжал Ивану плечо. Иван погасил лампадку. Турки возились совсем рядом, как за перегородкой.