— К полуночи будем под турецким лагерем…
К Осипу подошел Федор Порошин, Наум Васильев назначил его ведать запасами продовольствия, и не было Федору покоя ни ночью ни днем.
— Атаман, — сказал Федор, — дома, где мы укрывали скот, разбиты, да и скот весь перебит, перекалечен, а который остался, подыхает от бескормицы. Туши гниют, как бы не вспыхнул мор.
— Почему раньше не подошел?
— Воевал на стене.
— Тебя к чему приставили?
— К запасам…
— Размазня… На стену чтобы больше не лезть… Мяса насолить на год. Всю дохлятину сегодня же за стены!
Федор кивнул, пошел.
— Стой! — крикнул ему Осин. — Люди у тебя есть?
— Людей нет.
— А как же ты дохлятину через стены перекидаешь в одиночку?
Федор молчал. Воздух колыхнулся, и большое ядро упало между Порошиным и атаманом. Федор, щуря глаза, глядел, как ядро волчком крутится в двух шагах от него. Осип метнулся к Федору, сшиб, и тотчас грохнуло. Просвистели осколки.
— С начинкой было, — сказал Осип, поднимаясь. — Цел?.. Пошли людей для твоего дела поднимать. О, как же нужны люди!
Казаки Гуни вповалку спали в парадной зале цитадели. Здесь грохот пушек был потише. Осип Петров вошел к ним с факелом. Нашел среди спящих Гуню, растолкал.
— Самых ловких два десятка — на вылазку! Остальным — дохлый скот за стены выкидывать.
— Атаман, мы за день до смерти навоевались. Ноги не стоят, руки ружей не держат.
— Ружей таскать с собой не нужно, довольно будет ножа.
Запорожцы просыпались, угрюмо смотрели на атамана.
— Осип, ты сам-то, гляди, не свались! Когда спишь- то? — сказал кто-то из бойких.
— Прогоним турка — поспим.
Осип с факелом над головой прошел по зале, впиваясь глазами в лица запорожцев.
— У нас одно спасение — победить! Бросить город и кинуться напролом через турецкую силу — это смерть. Сидеть в городе, отбивая приступы, тоже смерть: нас мало, но турки должны страшиться нас, как дьявола. Каждую ночь мы будем выходить из города и вырезать, сколько придется. Усталых в Азове ныне нет!
Осип отправил запорожцев на вылазку, а сам пошел прикорнуть. Только лег — стучат. Кто-то упорно бил молотом по железу. Осип покрутил головой: "Что за наваждение? Какие кузнецы еще завелись в цитадели?"
Стучали. Не шибко, не со всего плеча, но стучали. Осип встал. Он должен был знать обо всем в Азове.
Стук шел снизу из самых глубоких подвалов цитадели. Осип пошел на звук.
При свете двух коптилок работали три человека. Один из троих был Худоложка. Они что-то прилаживали к чересчур большому колесу.
— Бог в помощь!
Казаки встрепенулись.
— Атаман! — Худоложка, исхудавший, черный, бросил молот, протянул руку. — Погляди, атаман, чего казак Поспешай с сынишками своими удумал.
По колесу, положенному плашмя, в двух вершках друг от друга стояли мортирки да фальконеты. Две дюжины на колесо. Осип нахмурился.
— Бьет беспрерывно, — кинулся спасать свое детище Поспешай. — Из трех ахнул, повернул — еще из трех, а те, из каких пальнули, заряжай заново!
— Коли где пролом случится, поставил — и бей! — сказал Худоложка.
— Да и на густое войско можно вывести, — затараторил Поспешай, — такого, чай, турки не видали! Чай, испугаются!
— Пушчонки-то все турецкие, пленные, — сказал Худоложка.
— Чего вы меня уговариваете, — усмехнулся Осип. — Спасибо тебе, казак Поспешай.
— Так ведь, грешным делом, не сам я докумекался! — всплеснул радостно руками Поспешай. — Сынок, Васятка, меньшой. Спит вон.
Осип только теперь и заметил прикорнувшего в уголке мальчишечку. Подошел, посмотрел на хорошее, чистое, детское совсем лицо.
— Мальчишку, как пробовать будете, не тащите в пекло. Проситься будет — скажите, атаман брать не велел. Убережем детишек, Худоложка?
— Убережем, Осип. Себя убережем, значит, и детишек убережем.
— Пора, Худоложка, внутренний ров копать. Стена ненадежная стала.
— Уже начали, атаман.
— Спасибо. Посплю у вас. Стучите, а я вот с Васяткой… Часок…
Атаман лег и заснул, едва коснувшись зипуна головой.
— Мы выдохлись! — сказал Канаан-паша.
— Я потерял всех сейменов! — крикнул хан Бегадыр.
Дели Гуссейн-паша затравленно оглядывал командующих. Где былые пиры? Главнокомандующий все шесть дней провел в окопах, посылая войска на приступы. Лицо у него почернело от пороховой копоти, в глазах недоумение, руки дрожат. Поглядел на разумного Жузефа.
— О великий главнокомандующий, мы бьемся не с людьми, а с бестелесными духами! — сказал Жузеф с поклоном. — Мы теряем солдат днем под стенами Азова, а ночью нас режут, словно овец.