Турки снова начали беспощадную пальбу из всех пушек. Рушились не дома уже, целых домов в Азове не осталось, руины падали. Не было в Азове такого места, где можно было бы спрятать от ядер голову. Цитадель еще держалась, да и то потому, что турки, видно, берегли ее. Велика ли прибыль, положив тысячи воинов, взять груду разбитых камней?
Турки били по битому. С новой земляной горы Азов просматривался и вдоль и поперек, но казакам урону не было. Подкопались под турецкую гору и сидели в малых пещерках с детьми и женами. С едой стало плоховато: одна солонина да сушеная рыба. Скот весь погиб.
Ивану показалось вдруг — воздуха пет. Ртом вцепился в пустоту — нет воздуха.
Крикнуть нельзя. Раненые — и те у казаков не кричат. Кулем загородил ход — сам у себя отнял воздух. Вспотел бессильио, в бессилии боднул головой куль и упал, и не шевелился, потому что подземная работа отняла у него силу, волю и саму жизнь. Тут увидал он базар. Тот базар не уместился на земле и перешел на небо, и на звезды, и на луну. С луны свесился в красной феске турок веселый и крикнул: "Покупай!" Иван хотел купить, но вспомнил сон о свадьбах и пасторожился. "Покупай!" — кричали ему со всех сторон, и видно было — обманная здесь торговля. Смертью торгуют. "Ну, погоди же", — сказал себе Иван и скинул с плеч торбу. Откуда она у него взялась — он не знал, да и думать про то некогда было. Негрусы, китайцы, персы и всякие народы обступили, тянулись выхватить торбу, а он все-таки дернул за тесемки. Крышка у торбы отскочила, и полетели из нее голуби. Пырх! Пырх! Пошли кружить! И все пырх! Пырх! Очутился Иван па высоких высях, а торба далеко внизу, и словно дым шел от нее, то летели и летели сизые голуби. Торговцы кинули через плечо обманный свой товар и распрямились, и взялись за руки, и пошли по кругу, постукивая ногами и так и этак.
Вздохнул Иван, а воздух чистый, речной. Поднял руку — сильно тянет. Река, поди, в пяти саженях, а он от удушья помереть хотел. На всякую, видать, силу довольно страхова бессилья.
Протолкнулся Иван к реке. Берег тут козырьком, подкопа со стороны не увидишь. Опустил Иван лицо в воду, остудил голову, попил, набрал в бурдюк воды, потом уж землю из куля высыпал. Землю ночью оттаскивали, чтобы турки по разводам на воде не догадались о подкопах. Назад надо, а сил нет никаких от воды уйти. Тоска смертная — на звезды бы поглядеть, дело-то совсем нехитрое. Малость поднырнул — и звезды тебе, и степь, и река. Нельзя. На войне за блажь платят жизнями. Положил Иван голову на землю у самой воды, прижался и ведь увидал. Блеснула на воде отраженная звездочка. Не почудилось, а впрямь блеснула. Иван долго так лежал…
Весело тянул он бурдюк с водой, навстречу огонек. И голос:
— Иван, тебя ищу!
Георгий.
— С Машей, с ребятишками? С Фирузой?
— Да ни с кем ничего не случилось. Со мной случилось. Надумали с Фирузой обвенчаться.
Лежат они друг к другу носами, свечка им снизу бороды подпаливает, не повернуться. Засмеяться — и то тесно.
— Время ли? — спросил Иван. И сам ответил: — А почему пе время?
— Дружкой у меня будешь?
— Буду, Георгий. Когда венчаться-то, где?
— А теперь вот. У отца Варлаама в пещерке. Он там Фирузу крестит. Окрестит, а тогда уж и под венец.
— Осип, атаман, знает?
— Знает.
Развернулись, поползли. Георгий полз первым. Остановился.
— Для Фирузы это. Боится, коли кого из нас убьют… боится на том свете в разлуке вечной быть… Тяжко ей, бедной. Отца на глазах — в куски.
Помолчали. Поползли.
У пещерки отца Варлаама было тесно, но их пропускали, похлопывали по плечам.
— Живем, Георгий!
— Живем, — отвечал парень.
— Коли мы и под землей о будущем думаем, о любви, о детях, значит, нас никакая сила не сломит!
Так сказал Осип, целуя нового мужа и новую жену. Весь обряд на коленях стояли, но всем-всем стало и светлей и легче.
— Атаман, позволь в честь новобрачных в гости к туркам сбегать! — просился на вылазку Гуня.
— Нет, — сказал Осип. — Седьмой день они бьют по городу. С утра, значит, сами в гости пойдут. Всем — копать рвы!
Атаман не промахнулся. Утром турки пошли па приступ. Дели Гуссейн-паша после ухода хана Бегадыра в набег образовал четырнадцать корпусов по десять тысяч в каждом. В пятнадцатом корпусе было всего шесть тысяч отборного войска, и он стоял в резерве. Еще был корпус пушкарей и корпус обозников.
Василия Лупу главнокомандующий не отпустил, оставил почетным пленником у себя в шатре.
— Возле меня должен быть хоть один верный и честный человек, — сказал Дели Гуссейн-паша доверительно. — Твои советы, государь, теперь, когда речь идет — сносить ли мне голову, — для меня бесценны.