— Но ведь казаки держатся! — ответил Жузеф. — Не царь нам страшен. Страшно другое. Близится Касимов день. В Касимов день море замерзает.
— До Касимова дня еще сорок дней! — крикнул Дели Гуссейн-паша.
— Только сорок! — хихикнул скопец Ибрагим.
— Войска перестали подчиняться! — Канаан-паша сидел, закрыв руками лицо. — Если мы простоим под Азовом хотя бы еще две недели, янычары кинутся не на казаков, а на своих командиров.
— Но что же делать? — Дели Гуссейн-паша вцепился зубами в край шелковой подушки. — Это несмываемый позор! Падишах не простит мне.
Вскочил на ноги.
— И вам не простит! Он убьет меня и вас убьет. Всех!
— Надо идти на общий и последний приступ. Воины будут драться отважно, если узнают, что это решающий последний приступ.
Так сказал опытный Канаан-паша.
— Войска утомлены, — согласился Пиали-паша, — но это все, что мы можем сделать.
— Почему же все? — Василий Лупу улыбался. — Надо купить у казаков разрушенный до основания город.
Все посмотрели на господаря с удивлением, и у всех появилась надежда.
— Гляди-ко! — крикнул Георгий. — С белым флагом идут. Сдаются.
— Ха-ха-ха-ха! — грохнул смех на развалинах Азова.
Вести переговоры с казаками было поручено муэдзину
падишаха просвещенному Эвлия Челеби.
— А срежьте-ка, молодцы, пулей им белую тряпку! — крикнул казак Худоложка.
— Не стрелять! — на развалинах появился атаман Осип Петров. — Всякая затяжка — наша победа. Всему войску отдыхать, пока мы говорить с послами будем.
Встретили Эвлия Челеби возле разбитых ворот перед пепелищем Топракова-города. Завязали турку и его двум товарищам глаза и повели в город. Долго водили, а когда сняли повязку, муэдзин с удивлением увидел, что он находится в тихой, совершенно целой, чистенькой, прибранной церквушке. Горели свечи перед иконами, мерцали позолотой оклады икон.
Это была церковь Николая-угодника, единственное сохранившееся здание Азова. Снаружи и его побило, но не сильно. Церковь стояла под горой в ложбинке.
За большим дубовым столом, покрытым белой скатертью, расшитой по краям н в центре русскими синими и алыми цветами, сидели пятеро казаков.
Утомленные, неподвижные, тяжелые лица. Эвлия покосился на иконы. На иконах точно такие же, аскетические, сдавленные страшной волей.
— Мне поручено спросить у атаманов великого Войска Донского, — холодно выговорил все титулы своих врагов Эвлия Челеби, — не продадут ли атаманы города, которого уже и не существует.
Атаманы заулыбались, и все взгляды к центру стола, на Осипа Петрова. С ним были Дмитрий Гуня, Тимофей Яковлев, Наум Васильев и Федор Порошин.
Осип сделал знак рукой, и два казака стали подавать угощение.
В городе давно уже был голод, но подавали жареных индеек — эти последние птицы сохранялись в подвалах цитадели, отваром кормили раненых, детей и тех воинов, которые ходили ночами на вылазки.
— У нас нет времени для пиршества, — сказал Эвлия Челеби. — И разве храм — место для пиров?
— По русскому обычаю всякое хорошее дело делается за столом, — ответил Осип Петров. — И если храм не есть место для пира, то он и не для торга.
Порошин перевел слово в слово.
Турки взяли мясо и немного поели.
— Каков же будет ответ атаманов? — спросил Эвлия Челеби.
— Много ли даст Дели Гуссейн-паша за наш Азов? — спросил Осип Петров.
— По двести талеров каждому казаку, оборонявшему город.
— Но у нас город обороняли и жены наши, и дети, — вставил быстрое словцо Тимофей Яковлев.
Осип покосился в его сторону, улыбнулся.
— Поторгуйся, Тимофей, с ними, да смотри не продешеви.
— Не сумлевайся, Осип. Не проторгуюсь.
Осип, недобро улыбаясь, прошептал что-то Порошину на ухо. Тот встал и ушел.
Эвлия Челеби видел — что-то казаки замышляют, — но ему надо было вести торг, Яковлев запрашивал дорого: по двести монет золотом да по триста серебром на каждого, кто был в осаде. Деньги безумные, но лучше дать деньги и получить город, чем ничего не получить и отдать падишаху собственную голову.
— Я должен сообщить вашу цену Дели Гуссейн-паше, — наконец сказал Эвлия Челеби. — Эта цена непомерна.
Послов отпустили с миром. Время тянулось, увядал еще один день. Хоть какая, но передышка. К вечеру под стены явились послы. В город их не пустили, вручили послание, сочиненное Федором Порошиным.
"Не дорого нам ваше собачье серебро и золото, — писали казаки. — У нас в Азове и на Дону своего много. То нам, молодцам, надобно, чтобы наша была слава вечная ко всему свету, что не страшны нам ваши паши и силы турецкие. Теперь вы о нас, казаках, знаете и помнить нас будете вовеки веков. Придя от нас за море к царю своему турскому глупому, скажите, каково приставать к казаку русскому. А сколько вы у нас в Азове разбили кирпичу и камени, столько мы уж взяли у вас турецких голов ваших да костей за порчу азовскую. Па ваших головах да костях ваших складем Азов- город лучше прежнего. Протечет наша слава молодецкая вовеки по всему свету. Нашел ваш турецкий царь себе позор и укоризну до веку. Станем с него иметь всякий год уже вшестеро".