В цитадели, в недрах ее, одиноко рявкала колесо-пушка Поспешая. Но янычарам удалось бросить в залу несколько гранат, и пушка умолкла.
На купол цитадели поднялся мулла. Его молитва прославляла ислам.
— Победа! — прошептал Дели Гуссейн-паша. На его главах были слезы облегчения.
Он стоял на холме хана Бегадыра, окруженный своими полководцами.
Знамя Канаан-паши реяло над развалинами Азова.
Редко тявкали ружейные выстрелы. Казаки отгоняли от своих нор янычар, но город пал.
— О аллах! — воскликнул Дели Гуссейн-паша, простирая руки к небу. И, словно в ответ на его молитву, из недр земли вырвался рев самого ада. Цитадель как бы приподнялась на цыпочки и в следующий миг рухнула, и в небо поднялось двенадцать черных столбов. Зеленой птичкой затрепетало над бездной знамя Канаан-паши и улетело куда-то.
— Играйте отбой! — прошептал Дели Гуссейн-паша, сползая в изнеможении с коня.
В городе снова палили ружья и пушки. Казаки свою войну не закончили.
Чауши кинулись отзывать из города войска.
Наступила ночь, и та ночь была тихая, как смерть.
Потом было три мертвых дня. Висели холодные тучи. Бродили между развалин допущенные в Азов люди из турецкой похоронной команды.
Три дня миновало.
Ночью казаки собрались на развалинах цитадели.
— Все ли собрались? — спросил из тьмы голос Осипа Петрова.
— Кто жив — пришел, — ответили атаману.
— Атаманы-молодцы, — сказал Осип тихо, — стояли мы с вами, покуда силы были, а ныне стоять сил больше нет… Весь запас пороха взорван, по одному заряду на ружье — все наше богатство, вся наша надежда. Коли пойдут завтра турки, многие из нас в плен попадут… Только мы не для бесславья рождены — для славы, а потому, помолясь, пойдемте все на турка и умрем все в бою.
— Атаман, а нам куда деваться, бабам и детишкам? — то был голос Маши. — С вами идти?
— Бабам и детишкам и сильно раненным казакам оставаться в подземельях. Сидите там, где ходы к Дону. Подступы к своим пещеркам завалите со стороны города, чтобы не нашли. Турки скоро уйдут, тогда и вы все уйдете в Черкасский городок. С вами велю быть Ивану. Он знает подземелье — сам рыл, отцу Варлааму, чтоб помолился за нас, грешных, и Порошину, у Порошина слово золотое. Пусть же он поведает о нас в сказании, чтоб ведали о нас русские люди… Эй, отец Варлаам, здесь ли ты?
— Здесь.
— Читай молитву.
— Дети мои любимые! — воскликнул отец Варлаам. — Сегодня ночью видение мне было. Будто сходил со стен Азов-города, с прежней высокой его стены, светлый муж, и был у него в руках огненный меч. Поразил он тем огненным мечом турецкую силу, — сказал, помолчал и запел тихонько псалмы.
Зажгли казаки малый костерок, сели вокруг, положили друг другу руки на плечи. Сидели, глядели, как живет, трепещется пламя — жизни символ. При малом этом света достали оружие, осмотрелись. Обнялись. Попросили друг у друга прощения. Пошли.
— Глядите-ко! — удивился Георгий. — Земля белая. Мороз.
— Скинуть кафтаны, — приказал по цепочке Осип Петров. — В белых рубахах по снегу не так приметно.
Выползли на вершину земляной горы.
Светало.
Турок не было.
Эпилог
Здесь было все — утонченные кушанья турецкой кухни с шафраном, миндалем и грубо-изощренная еда степняков: легкое барана, вырванное с дыхательной трубкой, через которую откачивали кровь и наполняли сливками, бараньи глаза, уши, почки с курдючным жиром, золотой конский жир и похлебка с жиром на два пальца.
Все это остыло, затвердело, потемнело, покрылось прозеленью плесени.
Пятые сутки хан Бегадыр сидел перед едой, не притронувшись ни к еде, ни к питью. Он ждал.
Уходя из-под Азова, в урочище Биребай, татары зарезали триста молодых коней и устроили пиршество. На этом пиру Бегадыра стошнило. Может, переел, а может, отравили?
Он ведь тоже отравил. Он, хан, потерявший от страха голову, по приказу евнуха Ибрагима сам подсыпал яд в еду Канаан-паши, принимая его в Гезлеве. Яд был хитрый, он убил пашу не за столом пира, а на третий день, когда Канаан-паша был в пути.
Нет лучше козла отпущения, чем тот, который и бородой не трясет.
Вернулся в Бахчисарай Бегадыр успокоенным. Устроил пир в честь Эвлия Челеби, друга Мурада. Одарил его собольей шубой, халатом, кошельком золота, тремя невольниками… Но на пиру хан не притронулся ни к пище, ни к питью. Он велел Маметше-ага подать еду после пира в покои. Маметша-ага приказ исполнил, но, уходя от хана, улыбнулся. Чему?
Хан Бегадыр велел вернуть Маметшу и приказал ему отведать от каждого блюда и напитка. И теперь ждал…