– Я подумаю, – ответила я.
– Отлично, только не очень долго – по моим сведениям в «МаМур» нет проблем с кадрами. Сама понимаешь, такие места занимают быстро. – Лида поцеловала меня и умчалась к своим близнецам. Вот тебе и младшая сестра!
На следующий день я взяла отгул. Мне нужно было все взвесить и обдумать.
– Самый сложный день! – ворчал Анатолий Дмитриевич. – Вы нужны здесь, в офисе.
– Извините, но мне очень надо. Семейные обстоятельства.
– Ладно. Не выходите сегодня на работу.
Я положила трубку, потянулась в постели и задумалась. Впереди был целый день. Соблазн остаться дома и провести все это время в лени и почти неподвижности был велик. Но я знала, что вечером буду себя ругать. Буду ругать себя за бездарное время, проведенное наедине с собой, – так уже не раз случалось. Усилием воли я заставила себя встать, одеться, накрасить глаза – и выйти на улицу. Недаром говорят, что лекарство от всех болезней – это движение. Когда я подошла к метро, я успела порадоваться ясному дню, свободному времени и тому, что в этот день я могу сделать все, что не успевала сделать раньше. А потому я направилась на Волхонку.
В моем родном городе архитектурных памятников не было. Их не очень было много и в закоулках Магистральных улиц, где я теперь жила. Пушкинский музей – место, которое меня привлекало не столько содержанием, сколько формой. Было что-то внушительное в этом помпезном сером здании с огромными колоннами. Было в нем что-то такое явно правильное, что от одного взгляда на него хотелось вынести вердикт: все, что там внутри увидишь – уже классика и обсуждению не подлежит.
Я прошла через низенькие ворота, мимо огромных елей, поднялась по серым ступенькам и толкнула тяжелые двери. Билеты, гардероб, зеркало, и вот передо мной огромная темно-коралловая лестница. Может, она на самом деле была какого-то другого цвета, но мне казалось, что ряды розовых колонн, расположенных выше, отбрасывали свет на все помещение.
– Начало экспозиции – направо, – вежливо подсказала дама в униформе.
Я всегда любила порядок, а потому послушно повернула в зал, где в глаза бросилась очаровательная картинка – зима, каток, фигурки людей, зимний город вдалеке. Я остановилась и с жадным любопытством начала разглядывать небольшой холст. Точность деталей – тонкий дым печной трубы, блеск маленьких окон, крохотная галка на дереве. Золотистые краски зимнего пейзажа – неожиданное зимнее тепло трогало и умиляло. Я забыла обо всем том, что осталось за стенами этого внушительного здания.
Картина за картиной, зал за залом – я обошла весь музей, сторонясь только скульптур и египетских древностей. Я не хотела смешивать искусства – впечатлений от живописи мне хватило с лихвой. Спустившись в гардероб, я отыскала заветную дверь со словом «Буфет» и, усевшись за столик, блаженно вытянула ноги. В моей голове, несмотря на обилие впечатлений и неизвестных имен, как ни странно, сложилась очень стройная картина. Сама от себя не ожидая, у себя в голове я вдруг стала сравнивать французскую и немецкую живопись.
«Что я видела на немецких картинах шестнадцатого и семнадцатого веков? Я увидела мастеровых, ремесленников. Увидела торговцев снедью – булками, рыбой, дичью. Я увидела святых, покровительствующих башмачникам, кузнецам, ткачам. Я увидела, как копают огород, сажают цветы и пекут хлеб… А что было изображено на французских полотнах? Военные походы, пирушки, королевские особы, бархат, кружева… Что это значит? Ничего, кроме того, что немцы практичны. А ремесло – главное, что есть у человека. Оно уважаемо, потому что…»
– Лида, кто там у нас покровитель швей? – Я набрала на телефоне номер сестры.
– Что? – Сестра озадаченно помолчала. – Зачем тебе? Но если надо – узнаю.
– Узнай, пригодится. – Я рассмеялась и нажала «отбой».
На следующий день, под причитания и заламывание рук Анатолия Дмитриевича, я писала заявление об уходе.
– Анастасия Павловна, вы хорошо подумали? Вы все взвесили? – Директор ходил вокруг меня «восьмерками». – У нас на носу столько мероприятий! И без вас невозможно обойтись!