Каждое утро они вдвоем спускались на пляж, лежавший внизу, под соснами, между казино и началом дороги к мысу. Собственный пляж отеля с беседкой и кабинками для переодевания работал не так, как в "мирное время", если воспользоваться выражением консьержа. Несколько шезлонгов и зонтов все же осталось в распоряжении постояльцев. Но до окончания войны им было запрещено пользоваться кабинками. Оказавшись на этом пляже, новоприбывший на каждом шагу задавался вопросом, не нарушил ли он запрета. И даже немного стеснялся загорать. В первые дни Риго успокаивал Ингрид, все время боявшуюся, что их спросят, что они тут делают, - она все еще не пришла в себя после нестабильной жизни в Париже, которая выпала на ее долю. В одной из лавочек Жуан-ле-Пэна он купил ей светло-зеленый купальник. И коротенькую пляжную юбку в пастельных тонах, такую же, какие носили другие женщины.
Они, вытянувшись, лежали на понтоне и, как только солнце подсушивало кожу, тут же снова окунались в воду. Плыли в открытое море, а потом возвращались к пляжу, бок о бок, лежа на спинах. Сразу после полудня, когда жара была слишком тяжелой, они пересекали пустынную дорогу и гуляли по аллее, обсаженной пальмами и соснами, которая вела ко входу в "Провансаль". Частенько консьержа не бывало на месте. Но у Риго в кармане халата всегда лежал их ключ. И вот - медленный подъем на лифте, одна за другой проплывают темные лестничные площадки, за которыми угадывались тихие и бесконечно длинные коридоры да комнаты, где, без сомнения, ничего и не осталось, кроме матрацев на кроватях. По мере того как лифт поднимался выше, дышать становилось легче, сумерки окутывали свежестью. На шестом этаже большая зарешеченная дверь громко хлопала за их спинами, и больше уж ничто не нарушало тишины.
Со своего балкона они смотрели на сосновую рощу, на опушке которой среди темной зелени белело казино. Вдоль ограды отеля - отлого спускавшаяся улочка, по которой никто не ходил. Потом они закрывали ставни - светло-зеленые, такого же цвета, что и купальник Ингрид.
Вечером они шли мимо сквера ужинать в один из ресторанов Жуан-ле-Пэна, где не обращали внимания на запреты и ограничения. Клиенты приезжали туда из Ниццы и из Канн. Поначалу Ингрид чувствовала себя там неловко.
Завсегдатаи приветствовали друг друга, не вставая из-за столиков, мужчины небрежно завязывали спереди рукава наброшенных на плечи свитеров, а женщины демонстрировали загорелые спины и креольские платки на головах. Иногда слышалась английская речь. Война была так далеко... Зал ресторана занимал крыло здания, соседнего с казино, и столики стояли даже на тротуаре. Поговаривали, что у хозяйки, мадемуазель Котийон, в прошлом были неприятности с правосудием, но теперь она пользовалась "высоким покровительством". Она была весьма любезна и называла себя принцессой Бурбонской.
Когда безлунными ночами они возвращались в отель, обоих охватывало беспокойство. Ни одного горящего фонаря, ни одного освещенного окна. Ресторан принцессы Бурбонской еще сверкал, будто она оставалась последней, кто осмеливался презирать комендантский час. Но еще несколько шагов - и этот свет исчезал, дальше они шли в полной темноте. Шум голосов тоже затухал. Соседи по ресторанному столику и по пляжу вдруг представлялись какими-то артистами застрявшей тут из-за войны бродячей труппы, которые принуждены играть роли мнимых отдыхающих на пляже и в ресторане мнимой принцессы Бурбонской. Да и сам "Провансаль", белый массив которого угадывался в сумерках, казался огромной декорацией из папье-маше.
И каждый раз, когда они шли сквозь темную сосновую рощу, Ингрид плакала навзрыд.
Но вот они входили в холл. Сверкающая люстра заставляла жмурить глаза. Консьерж в униформе был на своем месте за стойкой. Улыбаясь, он протягивал им ключи от комнаты. Все понемногу начинало обретать плотность и реальность. Они были в настоящем холле отеля с настоящими стенами и настоящим консьержем в униформе. Потом они входили в лифт.
И вновь, нажимая на кнопку шестого этажа, испытывали сомнения и беспокойство: все другие кнопки заклеили липкой лентой, чтобы было ясно остальные этажи заперты. Медленный подъем в темноте заканчивался - они попадали на лестничную площадку и шли дальше по коридору, где слабо светились голые лампочки без плафонов. Так они и двигались, переходя из освещенного пространства в темноту и из темноты на свет. Надо было привыкнуть к этому миру, где в любую секунду все становилось колеблющимся и непрочным.
Утром, когда они открывали ставни, комнату заливал беспощадно яркий свет. Точно так же, как и в былые времена. Темная зелень сосен, голубое небо, запахи эвкалипта и олеандра с проспекта Сарамартель, спускающегося к пляжу...