- Он в отъезде. - Она ответила сухо. Ясно: этот сюжет затрагивать не стоит. - Я уехала с юга... Вот уже несколько месяцев живу в этом квартале. - Она подняла лицо, и я прочел в ее серых глазах беспокойство. А потом доброжелательный интерес и любопытство к моей собственной персоне. - А вы? Вы хорошо знаете этот квартал?
- Не особенно.
- Тогда мы в одинаковом положении.
- Вы живете здесь рядом?
- Да. В большом доме, где помещаются конторы, на последнем этаже... У меня красивый вид, но в этой квартире слишком много тишины...
Я промолчал. Темнело.
- Я задерживаю вас... - сказала она. - У вас, наверное, дела?
- Нет.
- Я бы с удовольствием пригласила вас к себе поужинать, но у меня ничего нет. - Она была в нерешительности. Хмурила брови. - Можно бы попробовать найти какое-нибудь кафе или ресторан, которые еще не закрылись.
И она посмотрела вперед, на пустынную улицу, на ряды деревьев до горизонта; как только зашло солнце, листва их потемнела.
Много лет спустя Кавано снял в этом квартале крохотную квартирку и в ней живет по сей день. А сегодня вечером, может, он там вместе с Аннет. В двух маленьких комнатах, заваленных масками из Африки и Океании, должно быть, жарко, и Аннет вышла ненадолго подышать свежим воздухом. Идет по улице Дюкен и, не исключено, думает обо мне и испытывает соблазн прийти ко мне, на заставу Доре, туда, где во время бомбардировок жили Ингрид и Риго.
Вот так мы и бродим по одним и тем же местам в разные моменты нашей жизни и через много лет все же наконец встречаемся друг с другом.
На улице Лоуэндаля метрах в ста от того дома, где потом будет жить Кавано, один ресторан был еще открыт. С тех пор я часто проходил мимо и, хотя с помощью Кавано хорошо узнал квартал, тем не менее всякий раз испытывал то же чувство, что и тогда с Ингрид, будто я не в Париже, а в каком-то другом городе, но что это за город, мне не узнать никогда.
- Здесь будет прекрасно...
Властным жестом, удивившим меня, она показала на один из столиков. Я вспомнил ее неуверенную походку, когда увидел ее одну на улице, со спины.
Гостиничный ресторан. Посреди коридора, где сидит администратор, группа японцев словно окаменела со своими чемоданами. Зал ресторана оформлен ультрасовременно: черные лаковые стены, стеклянные столы, кожаные банкетки, подсвеченный потолок. Мы сидели лицом друг к другу. За спиной Ингрид в большом аквариуме сновали фосфоресцирующие рыбки.
Она изучала меню.
- Вас надо кормить... Вам в вашем возрасте надо набираться сил.
- И вам тоже, - сказал я.
- Нет... Я не хочу есть. - Она заказала для меня закуску и горячее, а для себя - зеленый салат. - Выпьете чего-нибудь?
- Нет.
- Ничего спиртного? А я, пожалуй, выпью, ладно?
Она с тревогой смотрела на меня, будто я собирался запретить ей это.
- Пожалуйста, - ответил я.
- Тогда... одно пиво... - Она кивнула метрдотелю. Можно было подумать, что она вдруг решилась сделать что-то постыдное или запретное. - Так я обхожусь без виски или другого спиртного... Просто выпиваю немного пива...
Она силилась улыбнуться. Я почувствовал, что она стесняется меня.
- Не знаю, что вы об этом думаете, - сказала она, - но я всегда считала, что этот напиток не для женщин...
На этот раз взгляд ее выражал нечто большее, чем тревогу, - отчаяние. И я был настолько удивлен, что не находил слов, чтобы ее ободрить. Наконец я сказал:
- Мне кажется, вы ошибаетесь... Я знаю многих женщин, которые пьют пиво...
- Да неужели? Многих знаете?
Ее ироническая улыбка и лукавый взгляд успокоили меня: когда я увидел ее на улице, я все сомневался, та ли это женщина, которую я знал на Лазурном берегу. Нет, она и в самом деле не изменилась за эти три года.
- Расскажите мне, что хорошего вы делаете в жизни? - сказала она.
Ей подали салат и пиво. Она сделала несколько глотков, но до салата не дотронулась.
Я представил себе, как она сидит одна в своей квартире перед такой же тарелкой и таким же стаканом пива, оглушенная тишиной, которой я еще не знал в ту пору и которая так хорошо знакома мне сегодня.
Не очень-то я много рассказал ей о своих делах. Вскользь упомянул о призвании к дальним странствиям и предстоящем отъезде в Бразилию. Она тоже, как она доверительно сказала мне, когда-то провела несколько дней в Рио-де-Жанейро. В то время ей было столько же лет, сколько мне. И жила она в Америке.
Я задавал ей вопросы и до сих пор не понимаю, почему она отвечала так подробно.
Я отлично понимал, что в ней вовсе нет самолюбования, да и говорить о себе она не любила. Но, видимо, угадав, что меня это очень интересует, "не хотела" - как она повторила несколько раз, - "чтобы у меня пропал вечер".
Возможно и другое: бывает, что в один прекрасный вечер кто-нибудь вдруг посмотрит на вас внимательно и у вас возникнет потребность передать ему, нет, не свой опыт, но какие-то разрозненные детали, связанные невидимой нитью, которая каждый миг грозит порваться и которую называют течением жизни.
Пока она говорила, рыбки за ее спиной время от времени прижимали головы к стеклу аквариума. Потом снова без устали вертелись в голубой воде, освещенной маленьким прожектором. Верхний свет выключили в знак того, что уже поздно и пора уходить. Освещен был только аквариум.
Около часа ночи тишина на улице так сгустилась, что слышался даже шелест листвы. Ингрид взяла меня под руку:
- Проводите меня до дому...
На этот раз поддержка нужна была ей. Не так, как в тот вечер, когда мы спускались по Крепостной улице и я впервые в жизни почувствовал себя под чьей-то опекой. Однако же через несколько шагов снова вела меня она.
Мы подошли к зданию с большими застекленными лоджиями, всюду было темно, только в двух окнах на последнем этаже горел свет.
- Я всегда оставляю свет включенным, - сказала она. - Мне так спокойнее.
Она улыбалась. Ее настороженность ушла. Но, быть может, ее непринужденность была наигранной. Эта часть улицы не была обсажена деревьями, по обе стороны стояли здания, похожие на тот дом, где жила она, и во всех лоджиях было темно. Всякий раз потом, когда я бывал в гостях у Кавано, я не мог удержаться от соблазна пройти мимо этих домов. Это был не Париж, улица никуда не вела. Она словно была переходом на пути в неизвестность.