Бывало все же, что она уходила. Это случалось, если она клялась во всем быть послушной. И, занимаясь своей неблагодарной работой, Поль всегда видел ее щечки, матовые живой бледностью, ее темные и живые глаза. В его кабинете ученого это было как солнечный луч.
VI
Однажды, идя под руку, они прохаживались меж двух рядов тополей, по недавно проложенной и еще не вымощенной дороге; по берегу очень узенького, немного мутного ручейка; вдоль фруктового сада в полном цвету. Неподалеку коровы флегматично терлись мордами о стволы плодовых дерев.
Молодая дама, вышедшая из ближнего замка, прошла мимо. Темноволоса, стройна, изящна, одета в светло-коричневое и черное: у нее было красивое лицо, отнюдь не слишком худое, и большие глаза под длинными ресницами, над которыми были тонкие и мало изогнутые брови; ее чуть длинноватый нос со слишком маленькими и широкими ноздрями, слишком тонкие губы, слишком резкий в своей миниатюрности подбородок, слишком длинные и узкокостные руки и ноги, придавали ей задумчивый и жесткий вид женщины коварной, энергичной, страстной, которой нечего осталось познавать в мире страданий и радостей бытия.
Ее тип красоты явно контрастировал с типом Маргериты.
Большая рыжеватая борзая трусила впереди нее, все пробегая туда-сюда по дороге.
Дама улыбнулась, увидев Поля и Маргериту; Поль улыбнулся тоже.
Она удалилась; Маргерита вырвала руку у мужа и прошла одна вперед шагов на десять. Он догнал ее, она остановилась.
— Что с тобою? — спросил он.
— Ничего.
— Почему ты загрустила?
— Я не загрустила.
— Ты больна?
— Нет.
— Да что, наконец, такое?
— Ничего.
Он прижал ее к себе; она хмурила брови и вздыхала.
— Обними меня, — сказал он.
Она поцеловала его быстрым, беглым поцелуем. У нее в глазах стояли слезы.
— Ведь не я же заставил тебя заплакать, правда?
— Для чего тебе, — возразила она сердито и мятежно, — для чего тебе всегда надо смотреть на проходящих женщин? Чему ты смеялся?
— Она улыбнулась, видя, как мы счастливы; я улыбнулся, увидев, что она поняла это. Ты ревнуешь?
— Я не должна признаваться вам в этом.
С этого самого дня она стала не такой доверчивой и немного печальной.
VII
Поль стремился к постижению характера, вопреки своему желанию, но повинуясь естественному для людей науки влечению — пытаться проникнуть в самую глубину сердец, хотя и не всегда ясно видя, что там происходит. Требовательный, иногда жестокий, как истинно любящие мужчины, он так увлекался, что стремился достичь идеала. Эти слабости, в разной мере свойственные всем нам, обусловлены неправильным воспитанием, когда поучительные примеры для нас составлены сплошь из одних богов, полубогов, героев, ангелов и невинных дев.
Маргерита же, чья юная душа питалась отнюдь не бурливыми водами подобного источника, от жизни требовала только одной жизни, от любви — ничего, кроме счастья, а от своей юности — только права быть такой, какова она есть.
Для прогулок на свежем воздухе, когда погода была сырой, она с удовольствием надевала элегантное пальто без воротника, в коричневых и черных тонах, прошитое богатой золотой ниткой. Оно ей на диво шло.
В тот день ей случилось быть в дурном расположении духа, и она решила, что должна настоять на своем. Уже совсем одевшись, она увидела, как Поль прохаживается по комнате без пиджака, наблюдая за ней и не глядя снимая с вешалки ту коротенькую и очень кургузую куртку, какую портные зовут «лодочной». Наконец он нашел ее и открыл дверь, собираясь выйти.
На Маргарите в тот день были зимние ботинки из черного шевро с железными застежками, лакированные.
Внезапно сев, она расстегнула ботинки.
Поль, уже надевший перчатки, следил за ней взглядом.
Она тоже взглянула ему прямо в лицо и решительно сказала:
— Я хочу, чтобы ты застегнул мне ботинки.
— Твои ботинки застегнуты.
— Нет, — сказала Маргерита. — Вот. Гляди же!
— Зачем ты расстегнула их?
— Затем.
Хотела ли она подвергнуть его испытанию? Или это был каприз, ребячество, шалость? Она прикидывалась? Лицо у нее стало недоброе. Он посмотрел на ее прелестную ножку, почти уже наклонился, заколебался.
— Нет, — сказал он наконец.
— Почему нет? — мрачно спросила Маргерита.