— Носильщик Калашников! Пройдите к дежурному по станции.
Веня допил кофе, рассчитался с буфетчицей и ради простого любопытства отправился познакомиться со своим однофамильцем.
В комнате, на которую ему указал носильщик с № 30 на кармане тёмного пиджака, происходил крупный, серьёзный разговор по душам.
Дежурный по станции, мордастый мужчина, плохо выбритый, в полотняном сером кителе и железнодорожной фуражке, требовал:
— А ну дыхни! Дыхни-ка! Дыхни, говорю тебе!
Носильщик, у него на груди был № 41, в чёрной фуражке, под козырьком которой желтели большие буквы «носильщик», с большим красным носом — хоть прикуривай, молчал и тяжело сопел.
— Уволим и передадим дело в товарищеский суд, — сказал дежурный. Он что-то записывал в журнал. — Хватит с тобой нянчиться, дядя Саша.
У дежурного был такой равнодушный голос и вид отпетого жулика, что его самого можно было отдавать под суд.
— Так знакомый вчера приехал, — ответил дядя Саша. — Ну и малёхи дёрнули. — Он зачем-то посмотрел в окно, будто под окном стоял его знакомый, который мог подтвердить его слова.
Дежурный всё писал что-то в журнал и качал головой. Веня заметил у него на носу прыщик цвета ранней сирени.
— Всё врёшь. Поручиться уже за тебя никто не может. Всех подводил.
— Я поручусь, — неожиданно для самого себя сказал Веня.
Неизвестно, кто удивился больше: сам Веня, дядя Саша или дежурный.
— Фамилия? — спросил дежурный, не отрываясь от журнала.
— Калашников.
Зазвонил телефон. Звонок разрядил натянутую обстановку. Дежурный с врождённым равнодушием слушал кого-то и кивал головой. Потом он положил трубку, не сказав ни слова, и повернул голову к Вене.
— Сын?
— Ну? — сказал Веня. Он не знал, как нужно вести себя в таких случаях. Он сказал первое слово, которое пришло ему в голову и которое ни о чём не говорило. Каждый из троих понял его по-своему.
— Учтите, больше мы с ним возиться не будем. Надоело. И устали. Последние предупреждения на него не подействовали, — строго сказал дежурный, и синий прыщик на его носу сделался красным.
Снова зазвонил телефон, и, пока он о чём-то говорил по телефону, Веня с дядей Сашей незаметно улизнули из комнаты.
Так по какому-то молчаливому договору началась их совместная жизнь. Словно они давно и долго искали друг друга и теперь вот нашли и были смерть как довольны.
Дядя Саша жил один в бараке, рядом с вокзалом, где за чистым перроном свистели и кашляли паровозы. Комната была маленькая, метров десять, но Вене она понравилась. Скоро он привык засыпать на диване, прислушиваясь к грохоту колёс за окном, к сердитым окрикам паровозов, вернувшихся домой из далёких городов.
Веня пошёл работать на вокзал, к паровозам. Сначала учеником слесаря, а потом слесарем-монтажником. В отделе кадров в листе учёта он написал, что его отец — рабочий.
Они привязались друг к другу, хотя никто из них ни разу не говорил о своём прошлом, словно оба его боялись, считая, что ничего путного и хорошего нет в этом прошлом. Веня сам выбрал себе отца, не понимая, прав он или нет. Ему казалось, что он прав.
Пить дядя Саша бросил быстро. Он постепенно менялся, ломались его старые привычки, как ломается голос у юноши. Он оставался таким же и становился другим. Сначала он не знал, куда ему девать своё свободное время, но, глядя на Веню, начал читать. Читали они удивительно много.
Веня работал в три смены. Ему нравилось работать ночью, долго смотреть на красные рельсы, слышать голос диспетчера в темноте. И ещё ему нравилось, вернувшись с работы, долго плескаться и фыркать над краном с холодной водой.
Ванной в бараке не было, и по четвергам Веня с дядей Сашей ездили в Центральные бани. Задыхаясь от сухого горячего пара, Веня испытывал дикий восторг, как папуас. Старик Калашников оказался неплохим массажистом, чему только не научит жизнь, и после парной, холодного приятного душа и купания в бассейне он похлопывал, пощипывал, гладил, отстукивал тело Вени.
По четвергам в бане собиралась вся армейская хоккейная команда, которая приезжала на своём автобусе. В основном это были молодые крепкие ребята, каждый из которых мог переломить Веню пополам. С ребятами приезжал маленький худой врач, старик массажист, иногда тренер, полнеющий блондин, который среди своих ребят тоже казался мальчишкой. Он как-то сказал Вене, похлопав его сто плечу: