— Ты вот посуди, Веня, у меня как-никак первый класс вождения. Я не сопливый мальчишка! Я в ракетных войсках служил! Меня с руками, ногами и всеми потрохами в любом месте возьмут на работу. А он, подлец, рукавиц не даёт. Решено! Как ты считаешь?
— Если работа не нравится, уходить надо. Пулей, Какая это работа, если она не нравится?
— Нет… — неожиданно задумчиво сказал Сёмка. — Работа… она мне нравится. Дую я по тайге один. Сам себе хозяин. Сам директор.
Оба молчали, задумчиво глядя на пламя костра.
У таёжного костра есть удивительное свойство — он всегда успокаивает боль и обиду. Нужно только посидеть у него, спокойно и тихо, и вспомнить о чём-нибудь близком.
Веня вспомнил папу Чингиса, его бронзовую кожу, низкий грубый голос. Как-то ходили они с ним за черникой. Набрали по ведру, а уйти не могут — кругом ягоды. Тогда легли они на землю и ели, ели её без конца, прохладную, пухлую, свежую. И зубы у них фиолетовые и пальцы чёрные, а губы у папы Чингиса синие-синие. И в тот зимний вечер у него тоже были синие губы. Веня сломал руку и провалился под лёд Ии, таёжной речки, и, задыхаясь без воздуха и от боли в больной руке, он бился головой о толстый лёд. Папа Чингис нырял за ним в прорубь четыре раза. На пятый вытащил. Веня плохо помнил тот вечер, ему врезались в память посиневшие губы товарища.
Веня посмотрел на костёр и предложил:
— Давай начнём.
— Давай.
— Без дураков? — Веня протянул Сёмке руку и вызывающе улыбнулся.
— Без дураков! — Сёмка принял вызов.
Они сменялись местами — Сёмка выбрасывал из ямы песок, а Веня таскал его в мешке на дорогу. Договорились меняться через каждые тридцать минут.
За первые полчаса Веня перетащил семь мешков, а Сёмка, рвавшийся дать фору Калашникову, который её не принял, ухитрился перенести девять.
Оба горели одним желанием — выиграть и утереть друг другу нос. Ни Сёмка, ни Веня уже не ходили, согнувшись, на дорогу, а торопливо бегали. И куда только девалась усталость, от которой подкашивались ноги? Обоим было не до сна, и оба забыли о холоде. Пот катил с них градом, и они не успевали вытирать его.
Веня хитрил. Он экономил силы и совсем забыл, с какой целью он придумал этот спор. Он отставал от Сёмки каждые четверть часа на один мешок, и Сёмка выкладывался, как мог, лез из кожи вон, чтобы сделать себе задел побольше.
Когда начали засыпать подъём — это был поистине каторжный, изнурительный труд, — Веня сделал рывок и сразу перетащил на четыре мешка больше, почти догнав Сёмку.
Через три часа работы подъём был засыпан. Веня перенёс на один мешок больше.
Оба весёлые, потные и такие счастливые, словно они купили как раз ту пачку «Шипки», в которой была спрятана туристическая путёвка в Болгарию, смеялись у костра.
Окончив смеяться, Веня принёс из машины молочную бутылку и, подражая голосу Николая Озерова, сказал:
— Награждение победителя состоялось в одиннадцать часов по московскому времени.
Начинало светать. Солнце, незримое, далёкое и невидимое, где-то пробивало себе путь над землёй.
Веня торжественно надел на шею Сёмки кусок медной проволоки, на которой держалась пустая бутылка из-под молока.
Потом они забросили бочку с оставшимся бензином и ведро в кузов Вениной машины.
— Поехали? — улыбнулся Веня.
— Поехали.
Стоя на подножке, Калашников крикнул уходящему приятелю:
— Какое сегодня число?
— Первое ноября, — сказал Сёмка.
— Сегодня в Италии открывается первый съезд домашних прислуг. Вот бы мне туда попасть.
— Зачем?
— Я бы там речь толкнул. После моего толковища они бы все разбежались, — улыбнулся Веня и полез в кабину.
Он повернул ключ зажигания и, медленно отпуская педаль сцепления, добавил газа. Заработал мотор.
Но Сёмка вдруг вернулся обратно и грустно сказал, рассеянно глядя на свою машину:
— Не контачит. Езжай один. У меня наглухо заклинило и свечи полетели. Ты заверни на шестой участок к Фисенко. Скажи, что я безнадёжно сел. Пусть присылает трактор. Уйду я от него всё равно! — И Сёмка со злостью захлопнул дверцу.
Веня выпрыгнул из машины и ответил:
— Не будь первобытным. Только у них всегда всё ясно. Это всё чепуха — и свечи, и нервы, — он мягко улыбнулся толстыми и добрыми губами. — Ты в чудеса веришь?
Сёмка молчал. Ему сейчас нужны были не чудеса, а свечи в крайнем случае.
— Ну и зря, — сказал Веня. — Давай вот садись и кури.
— Зачем?
— Ты будешь курить, а я думать.
Они уселись на подножку машины, и Веня спросил:
— Ты какую газету выписываешь?