У Тоськи каждый день был новый яркий маникюр. У неё, у простой малярши-высотницы, были красивые руки, которые она берегла. Таким рукам могла позавидовать любая кинозвезда. Только маникюр, который Тоська делала каждый вечер, никто не видел, потому что она целый день работала в рукавицах, испачканных в сурике. Для кого она делала маникюр? Этого никто не знал, и на этот вопрос никто в сорок первой колонне не мог ответить.
Не было у них такого парня, который бы не целовался с Тоськой, не проболтался с ней ночь в тайге и не дарил ей подарков. Но сами ребята никогда и нигде не говорили про Тоську ничего плохого. Мужчины любят поговорить в тесной компании о женских недостатках, а о Тоське Котляровой, выходит, нечего было сказать. Все за ней ухлёстывали по очереди, и кто кого бросал первым, было трудно понять и разобраться. Хотя никто особенно рьяно и не разбирался в этом. У ребят было много других забот.
Жежка Сирота любил Тоську.
Об этом знали все в колонне. Знала и сама Тоська. Знала и не верила. Она никому не верила, и ей нравилось издеваться над взрослыми. Взрослых Тоська принимала за детей, а детей за взрослых. Все детишки были её друзьями. У Котляровой была своя собственная философия на этот счёт, которой она ни с кем не делилась.
Жежка был тихий, неприметный парень на земле. Он и смеялся тихо, и обедал тихо, и не храпел во сне на весь вагончик, как горбоносый Валерка Филин. И так же тихо Жежка исчез из колонны, оставив Тоське письмо. Это письмо, рассказывали, было на семидесяти страницах, но письмо в глаза никто не видел — Тоська не дала.
Ребята ходили и посмеивались: «Жежка роман написал. Что там Бальзак, мы теперь Сироту читать будем».
Всё воскресенье Тоська не выходила из вагончика — она читала письмо Жежки, а весь понедельник плакала. А со вторника её никто не узнал. Это был совсем другой человек — не было больше её смеха, злых и двусмысленных шуток, она как-то на глазах увяла, похудела, сторонилась людей.
Часто вечерами Тоська читала Жежкино письмо. Что там было написано, так никто и не узнал. И никто не посмеивался и не шутил. Все мальчишки вдруг поняли, какая же может быть любовь человеческая, о которой всё в книжках да романах пишут, и какое это большое горе — не понять, не разглядеть и потерять свою любовь, равной которой, верно, ничего не может быть на свете.
Целый год Тоська искала Жежку по всей стране, по всем стройкам. Попробуй найди!..
Так и не нашла Тоська тихого, незаметного парня Сироту. И теперь ей было всё равно, как жить. Вышла она замуж за геолога-молдаванина, краснощёкого, усатого, который влюбился в неё с первого взгляда, заехав пообедать в столовую сорок первой колонны.
И Тоська уехала с ним в Ужгород. Забыла ли она Жежку?
Вене стало как-то не по себе. Он попытался вспомнить Тоськино лицо и не мог. Стёрлось в памяти её лицо. Представлялись только её красивые руки с ярким маникюром. А у Жежки Сироты был маленький шрам на нижней губе, который не бросался в глаза, и короткие курчавые волосы. На земле он был незаметным человеком, непримечательным и обычным, но когда Жежка поднимался на высоту — только поспевай за ним.
Гуревич умел подбирать себе ребят. У Гуревича есть врождённый нюх на людей. Только не помог начальник колонны ни Тоське, ни Жежке Сироте. Гуревич сам потерял свою жену. Вот ведь как бывает, как случается в жизни. Очень нехорошо случается. Бродит где-нибудь Жежка теперь по свету и не может забыть свою Тоську. Это точно. И Гуревич не может забыть свою жену. Вот ведь какие странные эти мужчины. А про них говорят, что это народ сильный. И помочь им никто не сможет. Обидно, очень обидно.
Веня смотрел на польский журнал «Фильм» и грустил.
Открылась бледно-розовая дверь, блестевшая как леденец, и в комнату вошла Наташа.
Вене показалось, что её глаза светились, как капли утренней росы на кедровой ветке под первым лучом солнца.
Наташа внесла на тонких шпильках свою очаровательную фигуру, обтянутую шерстяным платьем, словно леопардовой шкурой. Она улыбалась, и без этой улыбки, не отделимой от неё, Веня не мог представить себе Злодейку.
— Хочешь закурить? — спросил он.
— Пожалуй.
Она взяла одну сигарету из пачки, которую ей протянул Веня, и, закурив, глубоко затянулась.
— Что ты такой грустный? — Злодейка с улыбкой смотрела Вене в глаза.