Веня густо покраснел, он чувствовал, как покалывают его щёки, и бусинки пота на его лбу стали горячие и тяжёлые, готовые в любую минуту сорваться, как спелые плоды с дерева, и покатиться по лицу. Но он не опустил голову, сдержал мимолётную робость и ответил:
— На ведро пива.
Члены комиссии, строгие, солидные судьи, улыбнулись и сразу стали похожи на маленьких детей, которые услышали новую интересную сказку.
— Будут ещё вопросы? — спросила Зенина.
Но никто не придумывал больше вопросов, а Ганка, хмуря брови, закурил «Казбек». На папиросной коробке куда-то спешил человек верхом на лошади. Веня посмотрел на коробку и спросил:
— Можно мне?
— Да.
Ганка, который строил на Ниле плотину, который всё понимал и которого нельзя было обмануть, не дал ему сказать ни одного слова.
— Заходите ко мне завтра с утра. Продлим вам лимит в порядке исключения.
А потом Зенина поздравила его с вступлением в партию и пожала ему руку. Рука у неё была сухая и крепкая. Приятно пожать такую руку.
Веня вышел на улицу и остановился на крыльце.
Шёл чуть тёплый осенний ливень, и весело журчала вода, вырываясь струйкой на свободу из водосточной трубы.
На западе было видно, как солнце закрылось большой серой тучей, словно плащом. Но чуть южнее даже сквозь дождь было заметно, как солнечные лучи прорывались сквозь тучу и длинными, как нити, и острыми, как бритвы, лучами падали на юго-запад города. И мокрые крыши блестели под дождём так, как будто, освещённые десятками «юпитеров», приготовились к киносъёмке. Так часто бывает в тайге, когда сквозь развесистые кроны сосен, дробясь, пробивается солнечный луч.
Веня поправил кепку, надвинул её на самые уши и шагнул в дождь.
Отдалённо и тихо гремел гром, Словно ещё не проснулся и не собрался с силами. Струйки дождя прыгали и бегали вокруг Вени, играя в непонятную для него игру, и, неожиданно срываясь с места, они поднимались высоко вверх и оттуда падали на землю, поднимая пузыри в лужах. Капли, из которых сплеталась дождевая лестница, по которой можно было подняться до самого неба, до солнца и без труда отодвинуть от него хмурую тучу, были крупные, сочные, как ягоды, почти круглые. И они приятно щекотали лицо, щёки, губы, словно дождь целовался со счастливым человеком.
И, ощущая пресный привкус дождя на губах, Веня поднял лицо к нему и весело рассмеялся.
Кругом танцевал дождь. И пропало ощущение времени, дня, словно Веня сам без устали танцевал вместе с дождём и не знал, где он и когда окончится эта обворожительная музыка.
Потом он подошёл к застеклённой газете и прочитал, что сегодня четвёртое ноября тысяча девятьсот шестьдесят четвёртого года. Вене показалось, что он получил драгоценный подарок к празднику.
У них в колонне ко всем праздникам делались подарки, а Гуревич каждый раз упирался и вечно ныл, что нечего разбазаривать деньги по пустякам. Но разве это пустяки? Да и что он мог сделать один, когда на него наседали с десяток таких молодцов, как Костя Луньков и Калашников? Веня тоже привезёт всей колонне подарок к празднику и заставит Гуревича плясать. Машину с уголками они не отправят на склад и не разгрузят до тех пор, пока Гуревич не спляшет «Цыганочку». Гуревич отчаянный танцор. Ему бы петь и плясать в ансамбле. Вот какой у них начальник колонны!
С газеты на Веню смотрел старый человек в траурной рамке, и группа товарищей писала, что он до конца своих дней был настоящим человеком.
Почти в каждой газете, горько подумал Веня. В каждой газете. Может быть, таких вот, как этот, когда-то тоже называли психом и непутёвым? И, умирая, он, верно, шутил со своей женой, что мог умереть гораздо раньше.
Веня прошёл в маленький сквер на площади. Подстриженные кусты были гладкие и ровные, как шкура убитого медведя, а деревья стойко держались под дождём и не хотели расставаться с последними листьями. Но ливень метко сбивал листья, как стрелок в тире маленькие железные фигурки.
Веня шёл по узкой аллее, усыпанной мокрыми листьями, словно по ковру. Ковёр был в жёлтых, багровых и коричневых пятнах.
Он остановился у памятника Ленину, здесь обрывался ковёр, и, вытирая мокрое лицо запястьем руки, тихо сказал:
— Здравствуй.
Теперь он имел право поздороваться с ним так же просто, как и с Чеховым, чей портрет висел у него на стене в вагончике. Он вставал утром и говорил: «Здравствуй, Чехов!», а засыпая, прощался с ним. И каждый раз Филин шипел с нижней полки, что Венька ненормальный псих и его нужно отвезти в больницу.