— Молчите, поручик! — резко оборвал его Петр. — Будете говорить, когда я вас спрошу.
От такой неслыханной наглости у Эмиля дух захватило. Но прежде чем он пришел в себя, девушка уже слезла, чтобы принести еды, предварительно торжественно поклявшись, что никому ничего не скажет.
Петр и Эмиль остались одни.
— Ну ты и натрепался! — с горечью воскликнул Эмиль. — И кто это приказал тебе произвести себя в командиры, а из меня сделать всего лишь поручика?
— Слушай, друг, — молвил Петр миролюбиво и устало. — Все это пустяки. Мир хочет быть обманутым. А если сказать честно, ты не бабник, а я — да. Девчонка тут только одна, и думаю, ты не будешь в претензии, если она положит глаз на меня, а не на тебя.
— Мы же идем на помощь партизанам, — с достоинством возразил Эмиль, — а ты превращаешь все в фарс.
Петр откинулся навзничь на сено. Под шуршание сухих стеблей и затихающий шум дождя он изрек с театральной интонацией:
— Ничто человеческое мне не чуждо.
Начинало темнеть, дождь перестал. Эмиль решил разговаривать с Петром только в случае крайней необходимости. А Петру, похоже, было наплевать. Он тихо лежал на сене, может спал или сочинял новые дурацкие приключения, чтобы заморочить голову доверчивой девчонке — этой воплощенной невинности.
— Только семнадцать лет, а уже принцесса захолустья! — неожиданно изрек Петр.
— Слушай, это у вас в семье и раньше бывало или у тебя первого? — осведомился Эмиль.
Петр не ответил, он молчал до тех пор, пока в проеме не появилась тень. Девушка сдержала слово. Она принесла ужин. Два огромных куска хлеба с творогом.
— Ты — чудо! — похвалил ее Петр и легкими движениями помог ей взобраться.
В темноте они ели черствый хлеб и мягкий творог, а тем временем наступила темная ночь. Они узнали, что девушку зовут Ганка, что в городе у нее две старшие сестры, что родители рано ложатся спать, а сама она спит в чулане с окном во двор, да вон то окно, рядом с дверью. Эмиль самоотверженно вглядывался в темноту, туда, где он угадывал Ганку; им овладевало чувство странного волнения. Сам он называл такие состояния влюбленностью. Так случалось с ним часто, но ни разу он не позволил себе выдать свое чувство девушке, которая его вызвала. Любил издали, прикасаясь к предмету обожания осторожно и нежно, словно девушки были созданиями из стекла.
От грез его пробудил голос Ганки.
— Вот я вам принесла…
— Ангел! — возликовал Петр. Однако в этом обращении небесами и не пахло, совсем наоборот — слово прозвучало весьма чувственно и смачно. Эмиль инстинктивно отдернул руку, когда Петр в темноте что-то протянул ему.
— Да не бойся! Черт возьми, он никак боится!
После такого вызова Эмиль протянул руку и нащупал бутыль.
— Это чтоб вам ночью не было холодно, — пояснила девушка.
— Холодно? — расхохотался Петр и начал с невероятным бахвальством рассказывать свои еще более невероятные приключения.
— Жарко мне уже бывало, да как! — болтал он. — Но чтобы холодно?..
Он отхлебнул из бутылки и передал ее Эмилю. Тот попробовал. В бутылке оказалась домашняя сливовица.
Тучи на небе начали расползаться, в просветах высыпали звезды. Эмиль увидел на фоне неба профиль девушки и твердо решил после войны возвратиться сюда. Ты помнишь, дорогая? Тот самый сеновал, где мы с тобой познакомились. Над твоей головой мерцали звезды, а крыша напротив блестела от дождя…
— Ну, мне пора, — сказала Ганка. Петр ее не удерживал.
— Жаль, — вздохнул Эмиль, когда она ушла.
— Чего жаль? Теперь-то все и начнется.
— Что начнется?
— Хочешь выпить? — Эмиль отказался. — Понимаешь, — объяснял ему Петр, — девчонки везде одинаковые. Главное, что я теперь знаю, где ее окно.
— Ты что, рехнулся?
— Осел! — Петр хлопнул Эмиля по плечу.
— Не пойдешь же ты к ней?! — ужаснулся Эмиль.
— Пока нет. Пусть девчонка немного остынет. Никогда, старик, не пей горячего. У горячего вкуса не почувствуешь. А тут надо посмаковать. — Петр пускался в философию, только когда бывал голоден или когда алкоголь ударял ему в голову. Сейчас Петр был сыт, значит, причина во втором.
— Она хорошая девушка.
— А хорошую девочку нужно наградить, — продекламировал Петр. — Послушай, друг, мы не должны отказывать себе. Не должны. Может, мы идем на смерть. А смерть и любовь неотделимы друг от друга. Понимаешь?
— Я тебя к ней просто не пущу.
— Осел! Осел, осел, — ласково пропел Петр.
С этого момента они сидели молча. Петр прикладывался к бутылке, а Эмиль караулил каждое его движение. Откуда-то выплыл месяц, большой и мокрый, а в яблоневом саду поднялся ветер, он шелестел в кронах деревьев и приносил на сеновал запах осени, сладкий бродильный запах тления и сырости.