— Томик, — заговорила она, — неужели меня уже и узнать нельзя?
В первом приступе малодушия ему захотелось от всего отпереться, но потом, стряхнув с себя страх перед этой встречей, он сделал вид, будто удивлен.
— Не хочешь со мной разговаривать?
— Да нет же, нет, — промямлил он, хотя действительно не хотел вступать с ней в разговор.
— Все забыл? — Она приближалась к пятидесяти, и в ее глазах читалось, что она смирилась не только со всем пережитым, но и уже наперед с тем, что еще предстоит пережить.
— Как же я мог забыть, — ответил он с невольным оттенком галантности.
— Отойдем в сторонку. — Взяв за локоть, она вывела его из потока отдыхающих.
Некоторое время они шли молча, словно она собиралась ему что-то сказать, как только они дойдут до кустов, где еще несколько дней назад он выделывал па вальса. Он боялся, что она ударится в воспоминания, к которым ему не хотелось бы возвращаться. Она словно прочла его мысли:
— Ты ведь меня не боишься?
— Ну, для этого уже поздновато, так ведь, Ли? — ответил он.
— А, не забыл, — тихонько засмеялась она. — Еще помнишь, как меня называли.
— Я много чего помню. К сожалению.
— Ну-ну.
— Я очень изменился.
— Вовсе нет.
— Ты тоже другая, но мне кажется, это не то, что называется "измениться".
— Ах, после трех-то детей… А ты? Женат?
Он кивнул.
— И дети?
Он снова кивнул. Его занимало другое. Но он не хотел об этом думать. Сопротивлялся, как только мог. И начал рассказывать о детях.
Они прогуливались в отдаленной части курортного парка, и, когда проходили под деревьями, над которыми висели репродукторы, на них обрушивались то мазурка, то марш. Он слушал, что она рассказывает, слушал ее голос, его глубокие и приглушенные тоны, вслушивался в его музыку. Она уводила его в прошлое.
— У тебя красивый голос, — сказал он ей в ту ночь сорок четвертого года, и это была, пожалуй, первая фраза, которую ему удалось произнести, как только она впустила его в квартиру, где два дня хозяйничала одна — родители ее уехали в деревню. Она сама позвала его в пустую квартиру. Ей было двадцать, ему двадцать пять, но в свои двадцать она была куда смелее, чем он сегодня. Он проскользнул в затемненный дом мимо соседских дверей, — дверей, имевших уши, которые постоянно что-нибудь улавливали, даже когда ничего не происходило; по приглашению девушки проскользнул в темную квартиру.
Света она не зажгла. Окно было распахнуто в ночное небо.
— У тебя красивый голос, — сказал он ей возле этого окна.
— Да ты меня не слушаешь.
— Я слушаю твой голос.
Она рассмеялась.
— Тише, — прошептал он, — вдруг соседи услышат.
— И что же?
— Подумают, у тебя кто-то есть. Не станешь же ты смеяться одна.
— А мне это все равно, так и знай!
Она не любила приспосабливаться. Мир был создан для нее, чтобы она могла играть в нем свой веселый спектакль.
Остановились на дорожке под старыми грабами. Вот она стоит перед ним, шатенка неопределенного возраста, на голову ниже его и немного полнее, чем это сейчас модно. Он попытался вернуть эту зрелую женщину к тому далекому окну, и — удивительно! — она все еще была там к месту. Она оживленно болтала, но вдруг смолкла и посмотрела на него.
— Скажи, — быстро спросил он, — знала ты тогда, почему я должен был уйти?
— Ах, опять этот мост. Ты ведь имеешь в виду мост?
— Я имею в виду Ольду и Йожку.
— Да ведь с тех пор уже лет тридцать прошло.
— Для тебя — может быть.
— Я тебе предложила пойти посидеть в кафе за парком.
— Скажи, — повторил он, идя рядом с ней туда, куда она его вела, — знала ты в ту ночь, почему я должен уйти?
— Знала.
— А если знала, как же ты могла…
— Именно поэтому.
Но тогда, в ту ночь, у него не было ни малейшего предчувствия. Он мог остаться у нее до одиннадцати, впереди была уйма времени. С Ольдой и Йожкой они уговорились на полночь. Ли оставила окно открытым, не спустила затемнения и сама принесла из темной глубины комнаты лимонад и ореховое печенье.
Они с хрустом грызли сухие жесткие коржики, пили лимонад, путая в темноте стаканы. Когда начали целоваться, он с сожалением осознал, что время опять двинулось с места. Ли пошла в кухню посмотреть на часы.
— Четверть десятого, — сказала она. Ему хотелось, чтобы было только четверть десятого, поэтому он ей поверил.
Потом Ли еще раз ходила на кухню проверить время.
— Половина десятого.
Она взяла его за руку и повела в темноту комнаты. Он запнулся о стул.
— Осторожно, — сказала она, — смотри не разбейся у меня.