Он закрыл глаза и представил себе Ли в пустой квартире дома, перед которым расстался с ней. Он надеялся, что она расстроена, и ему очень хотелось, чтобы она плакала. Его бы утешило сознание, что в эту ночь, в этом курортном городе, она так же одинока и несчастна, как и он. И было у него такое чувство, как будто ее печаль снимает с него часть вины.
***
Филемон и Бавкида
Лучшего дня нельзя было выбрать! Они легко взбирались в гору, все их радовало: солнце, свежий ветерок, знакомые запахи леса, скал и зарослей папоротника. Годы свои они оставили там, внизу. Она — шестьдесят восемь, он — семьдесят. На половине пути остановились на смотровой площадке. Скалистая площадка была обнесена деревянной подгнившей балюстрадой, а лавочкой служил валун. Старушка аккуратно смахнула с валуна хвойные иглы, подстелила носовой платок и опустилась легко, словно бабочка. Старичок наблюдал за ее миниатюрной, стройной фигуркой, за ее движениями, которые даже с годами не утратили изящества. И только когда она уселась, он подстелил газету и устроился рядом. Далеко внизу под легкими порывами ветра колыхались верхушки елей, сквозь которые кое-где проглядывали лысые утесы, а за лесом под синим массивом горы тянулось белое июньское шоссе. По нему мчались машины, совсем крошечные, вспыхивавшие, когда на них падал солнечный луч. Шум сюда не долетал — слишком далеко, и ветер дул от площадки в сторону гор.
— Паша! — Она осматривалась с тихим восторгом. — Паша, надо бы каждому так сделать. Возвратиться в те места, где началось его счастье!
— Конечно, Малышка! — улыбнулся старичок. — Да только люди обычно не помнят, где началось их счастье. Зато хорошо знают, когда оно кончилось.
— А жалко.
— Почему?
— Потому что мне так хорошо и хочется, чтобы все люди радовались! Не люблю радоваться в одиночку.
— Но я-то ведь тоже радуюсь!
Она вложила свою маленькую гладкую ручку в его сухую ладонь, да так и оставила.
— На тебя не дует? — спросил он.
— Нет, — улыбнулась она, — ветерок приятный. Чувствуешь, какой аромат?
Он глубоко вздохнул. Воздух был пропитан запахами хвои, смолы и прошлогоднего истлевшего папоротника. В расщелинах песчаниковых скал дремал дождь, хотя небо было чистое и ясное.
— Знаешь, о чем я мечтаю?
Он кивнул. За годы, прожитые вместе, у них выработался, как он говорил, немой язык. Оба могли молчать, достаточно было взгляда или пожатия руки, чтобы понять друг друга без слов. Они молчали, продолжая немой разговор.
— Нет, я и вправду мечтаю об этом, — повторила она.
— Я тоже, — ответил он. Хотя и не верил, что им удастся уйти из жизни одновременно, в один и тот же час.
— Жили дружно и умерли в один день, — сказала она.
— Не надо думать о печальном. Не для этого мы сюда пришли.
— Нет, Паша, не для этого. — Ее рука шевельнулась в его ладони.
— Ты только посмотри вокруг! Если б у нас были дети, я водил бы их сюда, на эту площадку.
— А я бы крепко держала их за руки, чтобы они не свалились со скалы. А знаешь, куда бы мы с ними пошли потом?
Он кивнул. Поднялся, сложил газету, на которой сидел, и опять засмотрелся на жену. Маленькую, подвижную. Малышка. Сам он был худощав и не намного выше ее ростом. И все же выглядел мужественно. Он походил на человека, который многого добился в жизни. А на самом деле добился лишь пенсии.
Старики вернулись на лесную тропу. Она все круче поднималась, ее пересекали корни деревьев и длинные островки мелких камней, принесенные сюда весенними водами.
Выше смотровой площадки мужу и жене идти стало труднее.
— Подожди, Паша, не спеши, — удерживала она мужа, как только чувствовала, что ему следует передохнуть.
— Не поспеваешь, да? Не поспеваешь? — ласково подтрунивал он.
— Да уж теперь не то, что прежде, — отвечала она.
— А вот я, Малышка, мог бы подняться без остановки, — хвалился он, с удовольствием делая передышку.