— Ах, Паша, какой же ты прозаик.
— А еще минуту назад, Малышка, я был поэтом.
— А ты мне этого еще не доказал.
— Прошу прощенья, сейчас мы это исправим.
Он дождался, пока официант удалился, и над тарелкой с дымящимся жарким начал декламировать стихи. Декламировал он тихо и помахивал в такт указательным пальцем:
Тут он запнулся, не зная, как продолжить. Переоценил я свои силы, укорил он себя в душе. Опустив голову, он старательно подбирал рифму.
— Прекрасно! — прервала его молчание жена, — прекрасно, Паша. Если подумать, что ты ведь давно не сочинял стихов, это просто великолепно. Как это тебе удается? Вдруг вот так просто взять и сочинить! Мне бы ни за что на свете не удалось так красиво зарифмовать.
Обогревшись в солнце ее похвал, он начал оправдываться:
— Скажу честно, это жаркое меня отвлекает. Сочинять стихи и одновременно думать про еду — это как-то не сочетается.
— Ешь, ешь, ты заслужил обед, — сказала она, беря в руки нож и вилку.
Тем временем молодые люди за соседним столом доели свой суп, заплатили и скрылись в лесу.
— Кто из них платил, Малышка?
— Я как-то не обратила внимания.
— Всегда важно знать, кто за кого платит, — заметил он, проглотив кусок. — Возьми ты все человеческое общество. Одни платят сами, за других платят.
— А как быть с теми, кто и сам не платит и за которых никто не платит?
— Таких я не знаю.
— Не могу тебе их назвать, не припомню, но такие тоже есть. Держу пари, есть такие люди.
— Я из тех, кто сам платит, — обратил он разговор в шутку и подозвал официанта.
Мужчина в клетчатой рубашке, получив деньги, начал с равнодушным видом собирать посуду и приборы.
Полдень только миновал. Лес, куда они отправились, дышал умиротворением и великим покоем. Они шли теперь по ровному месту, но после обеда двигались медленнее, чем когда поднимались в гору.
— А я что-то знаю, — подмигнула она.
— Конечно, я привык после обеда подремать, — признался он, застигнутый врасплох ее словами.
— А может быть, тот сарай с сеном еще стоит и открыт, как тогда, там ты и вздремнешь.
— А ты не сочтешь это осквернением святыни? Такое место!
— Но, Паша, сон не может ничего осквернить.
— И откуда там взяться сену? — возразил он с некоторым раздражением, вызванным усталостью послеобеденного времени.
Она на это ничего не ответила. Наконец они вышли на тропинку под соснами.
— Вот здесь нас тогда застигла гроза, — сказала жена.
— Да, но в сарае тогда было сено. — Старик упрямо возвращался к этой мысли.
— Да, — вздохнула, она, — сарай уж небось давно снесли.
— Зачем это его сносить? — несколько задетый, отстаивал он свою надежду на отдых.
Она с облегчением вздохнула, когда впереди меж высоких сосен появился сарай. Поначалу они не могли решить, стоит ли он на том же самом месте, где раньше, но потом пришли к выводу, что сарай стоит все там же, а вот окрестности изменились.
— Ты посмотри, Малышка, как торопится жить лес!
— Никто не торопился жить так быстро, как я! — ответила старушка и двинулась было вперед, но муж задержал ее.
— Погоди, Малышка, я пойду первым, а ты беги ко мне. Как тогда, ладно?
— Боюсь, Паша, не смогу я уже бегать-то.
— Ничего. Главное — придешь ко мне.
Воспоминания придали ему сил. Он чуть не бегом бросился к сараю. Двери были приоткрыты, но когда он подошел ближе, услышал голоса. В щель между досками разглядел белую рубашку и желтую блузку. Те, кто был внутри, даже не заметили, что у сарая кто-то остановился.
Старик тихонько вернулся к жене. Та была еще только на половине пути.
— Придется вернуться, Малышка, — шепотом объяснил он, — в сарае полно народу.
— Не может быть, Паша.
— Там этот юноша с девушкой. Которые с нами обедали.
— Да что ты!
— Они нас опередили.
— Да нет, это мы их опередили!
— Можно посидеть на лавочке у овчарни.
В дальнем конце длинного луга под высокими лиственницами в скале было вытесано сиденье. Сели. Он откинулся к скале и сразу задремал. Она еще какое-то время смотрела на луг с заросшими бурьяном развалинами старой овчарни; потом луг превратился в зеленый туман, и в этот зеленый туман вышла из-за лиственниц серна, она улыбалась. "Эта серна — я", — подумала женщина. И от этого проснулась. Спала она, должно быть, недолго — солнце и тени остались на прежних местах. Старушка редко спала днем больше нескольких минут. Короткий сон освежил ее, она сидела и думала.