Посередине комнаты сидел на стуле человек; он не прислушивался к дождю, сидел прямо, сложив на коленях руки, время от времени проводя по коленям ладонями, словно вытирая их о темные брюки. Шум дождя в кустах ничего не мог ему сказать. Человек плохо слышал и был очень стар. Он сидел, глядя прямо перед собой.
Мертвая лежала перед ним на столе в открытом гробу. Крышка гроба была прислонена к стене, а стол служащий похоронного бюро задрапировал черной материей. Стол уже не был похож на стол, а усопшая совсем не походила на его жену.
Она лежала в гробу, словно в колыбели, которая будто росла вместе с ней все эти семьдесят лет, чтобы наконец снова принять ее. Лежала в своем праздничном черном платье, руки сложены на груди, неподвижная и далекая.
В домике, где лежала покойница, были только комната да маленькая узкая кухонька. В старой рабочей колонии такими были все дома. Доживало в них уже лишь несколько человек. Большинство переселилось в новый поселок. Недалек был тот момент, когда поселок этот вклинится в старую колонию и последним обитателям домишек придется выехать.
До дождя старика навестили несколько ближайших соседей. Они тоже были стары и принесли с собой частицу прожитой жизни. Но этот предвечерний дождь отделил от всего мира и домик, и комнату, где лежала покойная, никто больше не приходил — только нескончаемый вечер.
Служащий из похоронного бюро ушел в полдень. И с тех пор старик сидел тут один. Как только он устремил взгляд на этот черный блестящий гроб, им овладела неотвязная мысль. Долгая, если так можно сказать о мысли, долгая и широкая, и она заполнила собою все думы старика, не оставив места ни для чего другого. Не было в ней особой глубины, в сущности, то был просто образ, очень живой и подробный образ давно пережитого события.
Пока соседи и знакомые приходили прощаться с покойной, пока в комнате разговаривали, мысль старика не могла развернуться и картины прошлого не трогались с места. Нужно было отвечать на вопросы, рассказывать, как у жены внезапно отказало сердце, где она в тот момент стояла, как он ее поднял и уложил, думая, что укладывает живую, что сказал врач и когда приедет из Остравы сын. Нужно было отвечать, а мысль требовала его целиком, она топталась на месте и ждала своего часа.
Теперь дождь отрезал дороги, и этот час настал. Старик, моргая, глядел на блестящий черный гроб, а сам мысленно жался к блестящему памятнику в далеком городе. Памятник был мокрый от массивного постамента до коня, на котором восседал не то какой-то герцог, не то генерал. Стоял март, все утро держался туман, и капли воды стекали со статуи на гранитный постамент.
После полудня туман рассеялся, и открылась площадь вокруг памятника. Нигде ни души. Совершенно пустынная площадь. Железные жалюзи на витринах магазинов опущены, а ставни, там, где они имелись, своевременно закрыты. Потом сквозь туман пробилось бледное солнце. Такое солнце даже согреть не могло.
Когда звонили полдень, он еще прятался за грузовиком с простреленными шинами. Пробирал холод, хотя от напряжения он был почти в горячке. Даже винтовка казалась сделанной из льда.
Он не мог понять, как же это вышло. Рабочие отряды держались по ту сторону площади, а он, единственный из отряда, торчал за грузовиком, как раз на противоположной стороне. Где-то на улицах позади него полицейские отряды готовились к атаке. В двадцать первом году в Саксонии был изрядный хаос.
Памятник на площади высился перед ним. Если бы удалось добежать до него и спрятаться за гранитным постаментом, — если б только это удалось, то потом легко можно было бы перебежать на другую сторону площади к своим.
Едва рассеялся туман, он начал прикидывать расстояние. И вдруг выскочил из-за своего укрытия, петляя, перебежал площадь и, обогнув гранитный постамент, всем телом приник к нему. Только прижавшись к гладкому блестящему камню, он осознал, что кто-то стрелял в него. Краешком глаза он успел заметить тень — кто-то тоже бежал. И снова стало тихо и пустынно. Массивный гранитный постамент укрывал его от опасности, подстерегавшей с той стороны площади. Он рассчитывал, как преодолеть вторую часть пути от памятника к товарищам, с которыми пошел в бой. В парке на той стороне можно укрыться в кустах и за деревьями. Так он прикидывал, обдумывал — и все же не побежал. Почувствовал новую опасность. Он был не один у памятника.
Сначала возникло ощущение, что с другой стороны за постаментом кто-то прячется, — неясное ощущение, что за каменной глыбой притаился и выжидает враг. Должно быть, тот самый, который в него стрелял, когда он, петляя, перебегал к памятнику. Слишком ретивый враг. Преследовал до самого памятника.