— Мы никогда не смеемся во время игры. Дуть мешает.
Это разрядило обстановку. Он рассмеялся — отрывистым, лающим смехом. — Подъедете пораньше, начало в пять. «Санз-ов-Эрин» на Гровер-стрит.
За дорогу в оба конца плачу тоже я.
Он не спрашивал согласия. Я уж понял, что нам не отвертеться, но о не дал мне даже обговорить все толком. Он уже шагал прочь, а один их дружков загодя распахнул перед ним заднюю дверцу «паккарда».
Они уехали. Я еще немного постоял, покурил. Вечер был такой теплый, чудесный, и чем дальше, тем больше казалось, что Сколлей мне просто onlepeyhkq. Я подумал, как здорово было бы вытащить эстраду прямо сюда, на стоянку для машин, и поиграть здесь, но тут наш ударник Бифф похлопал меня по плечу.
— Пора, — сказал он.
— Ага.
Мы вошли внутрь. Рыжая подцепила какого-то занюханного морячка, раза в два старше ее. Не знаю, что этот парень из военно-морского флота потерял в Иллинойсе, но я ничего не имел против, коли уж она такая неразборчивая. Мне было не до того. Голова кружилась от виски, и тут, внутри, где благодаря Сколлею и его братии можно было топор вешать на парах контрабандного продукта, гость из Чикаго казался куда более реальным.
— Просят сыграть «Кэмпуанский скачи», — сообщил Чарли.
— Нет уж, — сказал я. — Ниггерские штучки играем только после полуночи.
Я увидел, как лицо садящегося за пианино Билли-Боя застыло, потом опять разгладилось. Я готов был надавать сам себе пинков, но, черт побери, не может же человек вот так сразу сменить пластинку. В те дни я ненавидел слово «ниггер» и все равно повторял его.
Я подошел к нему.
— Прости, Билл, я сегодня что-то не в себе.
— Ерунда, — сказал он, но глядел поверх моего плеча, и я понял, что мои извинения пропали даром. Это было плохо, но еще хуже, скажу я вам, было другое: знать, что он разочаровался во мне.
Во время следующего перерыва я сказал им насчет приглашения, откровенно выложив все и про обещанную плату, и про то, что Сколлей бандюга (хотя и умолчал о другом бандите, который за ним гоняется). Еще я сказал им, что сестра у Сколлея толстуха и что Сколлей принимает это близко к сердцу. И если кто-то примется отпускать шуточку насчет сухопутных барж, вместо того чтобы тихо сопеть в свои две дырки, он рискует заполучить третью, чуток повыше других.
Рассказывая, я не сводил глаз с Билли-Боя Уильямса, но разве поймешь, что у кошки на уме? Легче по морщинкам на скорлупе догадаться, о чем думает грецкий орех. У нас не было пианиста лучше Билл-Боя, и все мы переживали, что во время наших поездок ему приходится терпеть разные мелкие неприятности. Хуже всего, конечно, было на Юге — выгоны для черных, черный раек в кино, всякие такие штучки, — но и на Севере было немногим слаще. Но что я мог поделать? А? Ну-ка, посоветуйте. Такие уж тогда были порядки.
Наступила пятница, и мы подъехали в зал «Санз-ов-Эрин» к четырем, за час до срока. Прикатили на грузовичке, который специально оборудовали Бифф, Мэнни и я. Сзади он был наглухо затянут брезентом, в кузове привинчены к полу две койки. У нас имелась даже электроплитка — она работала от аккумулятора, а на борту красовалось название группы.
Денек был что надо — очень славный летний денек, и белые облачка там и сям отбрасывали на поля тени. Но в городе оказалось жарко и вообще довольно противно: пока разъезжаешь по местам вроде Моргана, успеваешь отвыкнуть от всей этой суеты и толкотни. Под конец дороги рубашка уже липла ко мне и хотелось привести себя в порядок. От глоточка виски, каким угощал нас Томми Ингландер, я бы тоже не отказался.
«Санз-ов-Эрвин», большой деревянный дом, стоял бок о бок с церковью, где должны были венчать сестрицу Сколлея. Если вы когда-нибудь подходили за облаткой, вам, наверно, знакомы такие заведения: сборища «Юных католиков» по вторникам, лото по средам, а по субботам вечеринка для молодежи.
Мы направились туда всей толпой, каждый нес свой инструмент в одной руке и что-нибудь из хозяйства Биффа — в другой. Внутри распоряжалась тощая девица — и подержаться-то не за что. Двое взмокших парней развешивали бумажные гирлянды. Эстрада была в переднем конце зала, над ней натянули кусок полотна и повесили пару больших свадебных колоколов из розового картона. На полотне было вышито блестящими буквами «СЧАСТЬЯ ВАМ, МОРИН И РИКО».
Морин и Рико. Понятно, с чего Сколлей так бесится. Морин и Рико. Охренеть можно.
Тощая девица налетела на нас. Ей явно было что сказать, но я сразу осадил ее.
— Мы музыканты, — сказал я.
— Музыканты? — она недоверчиво покосилась на наше добро. — Ох. А я надеялась, что вы привезли угощение.
Я улыбнулся, словно таскать барабаны и тромбоны в футлярах — обычное дело для фирмачей по обслуге банкетов.
— Пожал… — начала она, но тут к нам подвалил какой-то сосунок лет девятнадцати. Во рту его торчала сигарета, но, насколько я мог судить, шику она ему не прибавляла, только левый глаз слезился.
— Открывай эти фиговины, — сказал он.
Чарли и Бифф глянули на меня. Я пожал плечами. Мы открыли футляры, и он осмотрел трубы. Не найдя ничего такого, куда мы могли бы загнать пулю и выстрелить, он убрался к себе в угол и сел там на складной стульчик.
— Пожалуйста, располагайтесь прямо сейчас, — договорила тощая, как будто ее никто не перебивал. — Пианино в соседней комнате. Когда закончим с украшением, я попрошу ребят вкатить его сюда.
Бифф уже затаскивал свои барабаны на площадку для ударных.
— А я думала, вы привезли угощение, — повторила она разочарованно. — Мистер Скорллей заказал свадебный торт, а потом еще закуски, и ростбифы, и…
— Все будет, мэм, — заверил я. — Им платят после доставки.
— …и жаркое из свинины, два блюда, и каплуна… мистер Сколлей страшно рассердится, если… — тут она увидела, что один из подручных прикуривает как раз под свисающим концом бумажной гирлянды и взвизгнула: «ГЕНРИ!». Малый подскочил, как ужаленный. Я улизнул на эстраду.