— Ты знаешь, почему я написала тебе?
— Нет, — уверенный в том, что написала она из-за дачи, покривил он душой.
— Я очень хотела тебя увидеть, — притрагиваясь длинными своими пальцами к его руке, проговорила она. — Очень хотела увидеть. У меня опять такое ощущение, что я одна. На всем белом свете одна…
Он усмехнулся: начинается прелюдия к разговору. Теперь Надежда скажет, что никто из числящихся в друзьях не хочет им помочь. Если она начнет этот разговор, он объявит его запретным. Пусть Макаев сам играет по какому-нибудь своему сценарию.
Но Надежда ни о даче, ни о том, что этой историей занялся народный контроль, не говорила.
— И отчего же у тебя такое разочарование? — снисходительно спросил Серебров, не веря в ее одинокость.
Повторяя спичкой узор на скатерти, она проговорила:
— Я не знаю, Гаричек, как тебе сказать…
Все понимающая смазливая официантка оценивающе посмотрела на Надежду и расставила тарелки. Потом нетерпеливо нацелилась карандашом в блокнот.
Пока официантка записывала заказ, Надежда смотрела на кончик сигареты и молчала.
— Ты знаешь, я, наверное, уйду от Макаева, — неожиданно проговорила она.
Серебров закурил, чтобы скрыть свою растерянность. Чего-чего, а этого он от нее не ожидал. Холодная настороженность стала таять. «Эх, Надька, Надька! А раньше-то ты о чем думала?»
— Так заикой можно сделать человека, — сказал он наконец первое, что пришло на язык.
За окнами синел ранний зимний вечер. Пиликали на эстраде музыканты, настраивая инструменты. Невдалеке за столик сели вовсе зелененькие девчушки-стрекотухи. Они неумело демонстративно закурили и, перешептываясь, стали ждать, когда ударит музыка. Глаза их сияли. Начиналась роскошная, почти взрослая жизнь. Наверное, такими же были они с Надькой, когда удавалось попасть сюда в студенческие годы.
Он боялся смотреть ей в глаза. «Эх, Надя, Надя, закружит ведь, завертит тебя жизнь. Почему же так поздно ты решилась на такое?» Но опять он не сказал этих упречных слов. Раз призналась, значит, объяснит Надежда, почему решила уйти от Макаева.
Завел свою бодрую музыку оркестр. Молодые и не очень молодые щеголи донимали их, то и дело вырастая перед столом, чтобы пригласить Надежду потанцевать. Серебров понял, что от этих кавалеров, давно углядевших такую приметную даму, не будет отбоя.
— Может, пойдем? — спросил он.
— Конечно, Гарик, — сговорчиво откликнулась она. Серебров шел рядом с Надеждой полутемными улицами, обеспокоенный и смущенный. Надежда, сжимая его локоть, проговорила с раскаянием в голосе:
— Ты знаешь, Гарик, я почему-то теперь думаю, что вовсе не важно, где жить, а с кем — очень важно. Простой вывод, а как долго я к нему шла.
А он подумал, что тоже долго шел к такому выводу. Он был последнее время рад, что жизнь его определилась, уравновесилась. Наверное, он ощутил необходимость такого равновесия тогда, когда понял причину безысходного несчастного Вериного плача во время грозы в Синей Гриве у Очкиных. Ну и, конечно, тогда, когда Вера призналась, что у них будет еще один ребенок.
— Да, простое очень сложно бывает понять, — сказал он больше себе, чем Надежде.
Они долго кружили тесными от снега, безлюдными переулками и пришли к своему старому деревянному дому. У Сереброва всегда вызывал лирическую грусть этот непритязательный и терпеливый брусковый дом. Он еще больше почернел, стал каким-то растерянным и стыдливым. Напоминая о цветении, белели в палисаднике увитые инеем яблони. В воспоминаниях Сереброва яблоневый цвет был накрепко спаян с Надеждой. Вот по этим стойкам он карабкался к ее окну, чтобы положить цветы. Ладони долго горели от заноз и ссадин. Зато какой петушиный восторг поднимался в груди, когда он слышал удивленный Надькин крик: «Опять кто-то положил букет!»
Ему показалось, что он и сейчас сможет нарвать для Надежды цветущих яблоневых веток. Он даже взялся за сук, но с него посыпалась снежная пыль.
— Говорят, что наш дом скоро снесут, — проговорила Надежда. — Он ведь очень старый. А жалко.
Да, с этим домом было связано очень много такого, что Серебров вспоминал со смущением. Он бы не повторил теперь такого безумия.
— Пойдем, а то увидят, — сказала Надежда. — Мамы нет, — и двинулась к крыльцу.
Но он остался на месте. К нему опять вернулось ощущение растерянности.
— Нет, Наденька, не могу, — сказал он. — Через два часа я улетаю, а мне еще надо взять вещи и добраться до аэропорта.
Она досадливо взглянула на него.