— Покажи, — сказал он, помявшись.
Я показал ему первый рисунок, он рассмотрел его молча и только спросил:
— А что там еще у тебя?
— Это… как бы вас нарисовали Кукрыниксы, — объяснил я, протягивая ему следующий листок, — это… как бы… Горяев… это… Каневский… это Семенов…
Сосед внимательно рассмотрел весь мой вернисаж, похрюкал с явным удовольствием и спросил:
— Можно я их с собой? — и, не дожидаясь моего согласия, сунул все шаржи в боковой карман пиджака. — Скажу жене, — удовлетворенно произнес он, — что был в гостях у крокодильцев… С рисунками поверит, а так ни за что. Шерлок Холмс перед моей женой мальчик, как она умеет распутывать, где я был. Редкие данные, как у ищейки. Тысячу пятьсот запахов одновременно слышит, где, что и чем пахнет. Однажды комнату напротив моей работы сняла и несколько дней в бинокль наблюдала за мной и моими сотрудницами.
Он вытащил из кармана мои шаржи, те, что теперь стали, как я понял, вещественными доказательствами, и с удовольствием углубился в их разглядывание. Потом спросил:
— А кто тебя учил рисовать?
— Любовь, — сказал я.
— К кому любовь?
— Не к кому, а к чему. К рисованию.
— А… — сосед вытер лоб мокрым уже платком, — к рисованию — это одно дело, а то у меня один знакомый был журналистом, а стал писателем из-за любви: его, понимаешь, отвергла любимая им женщина, тогда он назло ей решил стать известным писателем. …И стал довольно известным… и довольно плохим… А журналист был хороший.
Затем мой сосед безо всякой передышки стал мне рассказывать про какого-то своего знакомого лауреата и доктора технических наук, который добился всех званий и степеней и умер недавно совсем молодым.
— А я вот не лауреат, не доктор, не молодой, а… жив…
Но я его уже слушал невнимательно.
Папа это состояние называет «качельным возрастом».
Я думал, что это только у взрослых. Человек выглядит то моложе своих лет, то старше… «Сегодня качнуло в молодость! — говорит папа. — А сегодня в старость!» А меня куда качнуло, в какое далекое детство вместе с этим дурацким вопросом:
— Вы случайно не знаете, что такое любовь?..
— Дурачка строишь? — спросил меня мужчина, но как-то так не очень осуждающе. — Или провоцируешь? — Потом опять зевнул и сказал, видя, что я терпеливо жду его ответа. — Наверно, раза два уж был в магазине для новобрачных?
— Магазин для новобрачных понятие растяжимое, — сказал я, — иногда его прилавок может тянуться от… от Рижского взморья до… Москвы… И все-таки, что такое любовь, по-вашему?
Сосед первый раз посмотрел на меня после этой фразы как на равного, но тут же принялся за свое:
— Телевизора, что ли, нет дома?
— Есть, — сказал я, — но вы же не телевизор. Я у вас спрашиваю.
— Я-то не телевизор. Только сейчас дети все видят… и все знают…
— Я в философском смысле… И меня интересует не мое, а ваше мнение.
— Ах в философском?.. В философском… На твое счастье, случайно знаю… Хоть ты наверняка больше меня об этом знаешь. — После этих слов он опять зевнул и замолчал. Зевнув еще раз, он сказал: — Знаешь ведь? Ох и циники вы, нынешняя молодежь!
И снова замолчал. Молчал он столько, что мне показалось, будто он забыл, о чем я его спрашивал, а потом вдруг ни с того ни с сего громко сказал:
— Букет живых роз в хрустальной вазе, налитой прозрачной ключевой водой видел?
— Конечно, видел, — ответил я. — У нас на даче много цветов. И вазы есть, и вода ключевая…
— Так вот, — продолжал мужчина, как бы не слушая меня, — любовь — это букет живых роз в хрустальной вазе, налитой прозрачной ключевой водой!.. А какой аромат!.. А какие краски!.. — Мужчина покачал головой и подтвердил еще раз: — Любовь — это букет! — И, зевая, добавил: — Дня три-четыре букет…
— А потом? — спросил я нетерпеливо.
— А через три-четыре дня… вода мутнеет, лепестки облетают… А аромат испаряется… — Для иллюстрации сосед сонно свистнул, изображая, как испаряется аромат. Потом он вздохнул и сказал: — И вся любовь! И все можно в мусоропровод… Все… Кроме вазы…
— Почему… кроме вазы?..
— А в вазу можно… второй букет… поставить… из хризантем…
Он смотрел на меня, прищурив один глаз. Я смотрел на него.
Я чувствовал, что у меня к горлу подступало мое время. Но я молчал. Он тоже.
— Что скажешь? — спросил он.
— Скажу… что вы… — я запнулся, не зная, как ему на все это ответить. — Вы… — Я снова запнулся и вдруг нашелся и даже повеселел: передо мной сидел старый Умпа, ненавидящий все и всех, никому и ничему не верящий Умпа сидел передо мной, и я сказал: — Скажу, что вы умпопомрачительный мужчина…