Слезая с дерева, я увидел возле дачи Юваловых Проклова. Он сделал мне знак, чтобы я ждал условного сигнала.
Когда я подошел к столу, Бон-Иван рассказывал, что на Рижском взморье, в Дубултах, в санатории, была диетическая сестра. Если обед, ужин или завтрак были вкусными, эта диетическая сестра с гордым видом расхаживала между столами, заложив руки за спину, а если она не расхаживала между столами, то, значит, обед, ужин и завтрак были дрянь.
— Так что ты, Федор, — сказал Бон-Иван моему отцу, — можешь сегодня ходить вокруг этого стола, заложив руки за спину. Обед что надо.
— Да, — сказала мама, глядя на меня, — но кому можно и нужно есть, тот сидит и что-то мазюкает по тарелке, а кому нельзя, тот объедается. — Она посмотрела на Наташу. Но Наташа продолжала с аппетитом уплетать папин обед.
— Наталья, ты с ума сошла! — возмутилась мама открыто. — Ты ешь уже второе второе.
— Мне можно. Я ухожу из балета.
— Это еще что за новости?
— Последние, — пояснила Наташа, — даже самые последние. Сколько лет можно бороться с голодом? Вы думаете, на фронтоне Большого зря лошади стоят? Это же не лошади, это же балерины. Работаем как лошади, только лошадям после работы можно овса досыта, а нам нельзя. Уйду из балета. Чувствую, что если не уйду, то дистрофиком стану. Думаете, легко всегда хотеть есть и не сметь думать об этом? Не рождена я борцом. Впрочем, это у нас, наверное, семейное. Никто не рожден борцом, кроме мамы, конечно.
— Перестань болтать, — рассердилась мама.
— Да я же серьезно. Это как у Чехова — пусть будет все как в жизни, — сказала Наташа, — люди обедают, просто обедают, а в это время… Что в это время у Чехова?
— Кажется, — подсказала Жозя, — в это время рушатся их жизни. Что-то в этом роде.
— Ну вот и я заявляю об этом во время обеда.
Наташка болтала, а во мне все скулило, рвалось и смотрело в одну сторону. Зачем она мне сказала тогда про мои глаза? Вот и исполнилось ваше желание, Антон Павлович. Только не в театре как в жизни, а в жизни как в театре… Люди обедают, просто обедают, а в это время…
Жизнь ведь как воздух, он весь прозрачный, и кажется, что в нем все время ничего не происходит, а ведь в воздухе все время что-то происходит. Вот на дворе Юваловых возникла моя любимая мелодия. Возникла… Или мне это только кажется. Треск мотоцикла, ну приблизься!
— Сезам, откройся, — прошептал я, как заклинание. «Сезам, откройся!» — это название для статьи в журнале «Творчество», а «Сезон, откройся» — так можно назвать рубрику в газете «Советская культура».
— Балет — это глупости, как сказал Ландау, — пояснила Наташка, — Жози, ты прости, к тебе и к твоему балету это не относится.
— Я был на гастролях в провинции, — сказал Бон-Иван, — и мне рассказали любопытную историю. В оперном театре был прекрасный бас. Так вот однажды ему пришло в голову, что петь — это ненормально, что в жизни никто не поет, да еще под музыку, и он арию «Сатана там правит бал» взял и просто продекламировал! Что было в театре!..
— Вот, вот, — подхватила Наташа. — Единственный нормальный балет — это, по-моему, «Барышня и хулиган». Там хулиган пристает к барышне и лапает ее и хватает. И это естественно для него. Но когда меня хватает за талию Зигфрид, я протестую. Мне сказал один народный артист из Вахтанговского театра, что у меня талант давно начал переходить из ног в голову.
— Перестань болтать глупости, — сказала мама, — столько лет на тебя потрачено!.. Вы в Париж едете? — спросила мама Жозю.
— Визу ждем.
— Будет выступать на сцене Дворца Гарпье, — восхитилась Наташа.
— Между прочим, — сказал Бон-Иван, — я в Париже подхожу к газетному киоску, смотрю — лежат на прилавке две книжки с портретом Эйнштейна «Теория относительности», только одна книга толстая, а другая тоненькая. Я спросил у продавца, почему одна такая толстая, а другая такая тонкая? «Эта теория, — продавец показал на толстую книгу, — для богатых, а эта — для бедных». Теория относительности для бедных… Я из этого репризу сделал. Парижане хохотали.
Все рассмеялись, кроме мамы и меня.
Мама спросила Жозю, как прошел ее дебют в «Джульетте»… Жозя пожала плечами. Наташа крикнула:
— Не жмись!
— За ваш дебют, — сказал Бон-Иван, поднимая бокал с вином.
Держа в руках журнал «Театральная жизнь», Наташа стала громко читать немного приподнятым от вина голосом что-то такое про дебют. Какое, мол, это волнующее для артиста слово, особенно в таком прославленном на весь мир театре, особенно в таких сложных и ответственных ролях, как Ромео и Джульетта! Затем она стала декламировать про актрису Жозефину Гощинскую, с первого появления которой в роли Джульетты создалось впечатление, что артистка на наших глазах слагает поэтические строки… «Юлка любит балет, и если она увидит Жозефину в «Джульетте», а потом меня с ней…» — промелькнуло у меня в голове…