Лежа в траве, они еще некоторое время обсуждали случившееся, ругаясь, споря и взвешивая все по-своему, пока Умпа не сказал:
— Если что… Бендарский был с нами… — Умпа поднялся с земли, потянулся затянутым в кожаные штаны и куртку телом.
— Может, у Татьяны есть выпить? — спросил Проклов.
Перепрыгнув через канаву, Умпа наткнулся у калитки на меня. Крепко пахнущими бензином руками он обхватил мою шею.
— Господи, — сказал Умпа, — первый раз вижу такое большое подслушивающее устройство. И главное, так плохо замаскированное. Подслушивал… Впрочем, это даже хорошо… Теперь ты наш человек. Наш? (Я не ответил.) Наш! — подтвердил Умпа. — Не пойдешь же ты на нас доносить? — сказал Геннадий. — Если мы будем работать всю жизнь на самолет, то ты на аптеку…
Рука Умпы защелкнулась на моем запястье, как наручник. Мне показалось, что я даже услышал этот металлический щелк. Другой рукой он обнял меня за плечи.
— Ты на меня не сердись за тот вечер. Это я так, не в духе был. Проклов, спроси у Татьяны, есть у нее выпить?
Владимир перемахнул через забор и вскоре вернулся.
— Ее нет, — сказал он.
— Подождем, жизнь продолжается… — Умпа еще сильнее сжал мое запястье и потянул за собой к бревнам.
— Они же все фокусницы, — сказал Умпа. — Они же все Кио, Акопяны и Дики Читашвили. Ты еще по ту сторону ихних фокусов, а я тебя сделаю по эту сторону. Знаешь, есть книжечка с разоблачениями. Ты только дружи со мной, тогда тебе неполный ликбез будет… Или лучше сейчас за Жозькой приударь. Сейчас такая ситуация, можешь иметь успех… Главное — ты ей нравишься. Я с ней говорил… Или подерись с Эдуардом. Вот Эдуард дрался за Юлку на взморье. Латыши к ней привязались. Она, кстати, с удовольствием смотрела на драку. Они любят, когда из-за них дерутся… У них, у женщин, главное ведь не «кем быть», а «с кем быть»… Понял?..
Умпа свистнул. Вдали раздались шаги. Из-за забора дачи тянуло запахом табака, резеды и маттиолы. Клумба при лунном свете бесшумно вырабатывала свои прекрасные ароматы.
Мы помолчали некоторое время, потом из темноты вышла Татьяна Рысь. Удивилась, увидев нас вместе, очень удивилась. Еще вчера, где-то внутри себя, мы дрались. Еще вчера я ей показывал Умпу на рисунке с подписью: «Дайте мне точку аферы, и я переверну весь мир…» А сейчас я и Геннадий стоим рядышком, почти за ручки держимся.
— Добрый вечер, художник, — сказала она мне. — Рисовать будешь? (Я не ответил). Или ты только про других рисуешь? А про себя…
— И про себя, — сказал я.
И нарисовал.
У Рембрандта есть автопортрет: держа в руках бокал с шампанским, он смотрит на нас, а на коленях Саския — его любимая и верная жена. Я изобразил себя в виде Рембрандта, а вместо Саскии нарисовал Юлу — спрыгнув тихонько с моих колен, она вылезала через окно в сад, где стояла машина Бендарского.
— Значит, и про себя можешь, — сказала Рысь и повернулась к Умпе: — Что это тебя не видно было?
— Да в Мексику летал… блицтурнир по боксу.
— Когда ж тебе визы успевают делать?
— Успевают. У меня постоянная, для всех времен и народов.
— У меня был один поклонник с большими организаторскими способностями по части похорон писателей. Однажды он опоздал на чьи-то похороны и стал прорываться сквозь милицию. «Ваш пропуск», — спросил милиционер. «Постоянный», — ответил мой поклонник. Привез что-нибудь из Мексики? Продаешь?
— Нет, не привез, — ответил Умпа, — сложно сейчас стало.
— Ну ладно. Чего тебе? — спросила Рысь довольно грубо.
— Разговор есть.
— О чем?
— О чем! Все о том же… В Дубну завтра едешь?
— Зачем?
— У Эдуарда международные гонки. Золотое кольцо. Ну, соревнования, кто кого быстрее…
— Кто кого быстрее, это я знаю… — сказала Рысь. — Он мне говорил.
— Так вот, трассу мы проверяем… И тебя приглашаем с собой.
— Знаю я, какие вы трассы проверяете, — она говорила и часто облизывала губы. Очень она нервничала.
— Дура ты, а если Эдик не для себя с Юлкой познакомился, если ею заинтересовался такой человек, который тебе и не снился.
— Которые мне не снятся, таким я обычно снюсь, — сказала Рысь.
— Да вы все умрете, когда узнаете, за кого Юла замуж собирается… И первым умрет вот он. — Умпа кивнул головой в мою сторону. — У него здоровье плохое. А про мужей, знаешь, как полячки говорят: «Мужь дольжен быть ньемножько пожилым…»
Умпа во время всего этого разговора смотрел почему-то больше на меня, чем на Таню.
— Что ты его все ревнуешь? Еще ничего не известно, — успокоил Таню Умпа, — он же точку не поставил?