Это Умпа римский Колизей устраивает, — продолжала Рысь, — а не помолвку. Он любит людей лбами сталкивать, чтобы, как бильярдные шары, трещали. Мне недавно сон снился, — сказала Рысь мне во сне, — лечу я над землей на каком-то фантастическом вертолете и вижу, как на земле подо мной все три миллиарда человек дерутся друг с другом просто так, кулаками, во всех странах… И все Умпу на своих языках поминают, это он все три миллиарда натравил друг на друга.
— В Дубне этот Колизей, может, и не состоится, а вот на пожарной лужайке состоится. Умпа свое подстраивает, а мне надо свое подстроить, через пять дней на пожарной лужайке ты на вышке спрячься — знаешь, вышка там есть. Мне твоя помощь может понадобиться.
— А в Дубну ты не езди, не советую я тебе…
Один из мужчин, сидевший напротив меня в дубнинском кафе «Нейтрино», походил на Джо Лемптона, главного героя из английского фильма «Путь наверх». И стрижка бобриком, и движения, и улыбка, и, главное, манеры, знаете, как разговаривал с соседями: несколько слов собеседнику — глоток кофе, несколько слов от собеседника — еще глоток кофе, и взгляд, слишком внимательный взгляд на меня, словно приглашение к разговору. Там еще двое были с бородами: один со светлой, другой с темной. И еще один — просто в ковбойке с засученными рукавами и, наверное, в сандалиях. Я сандалий этих не видел, но казалось, что он должен быть в сандалиях. У всех трех мужчин глаза черт знает какие, как будто они не в пространство смотрят, а во что-то другое, во время, что ли. Прямо в вечность смотрят, все смотрят… Особенно тот, что в ковбойке.
Разговор был непонятным, как на четвертой странице «Вечерки», в разделе «Защита диссертаций». Я лично всегда этот раздел читаю. Когда его читаешь, совсем другая жизнь создается в уме. Там и Геннадия Умпу не встретишь, и Сулькина не увидишь. И среди того, о чем говорили мои соседи, их тоже нельзя было встретить. Соседи разговаривали о непонятном. Впрочем, когда они говорили о понятном, вспоминали, например, шутки какого-то знаменитого физика, как он делил всех мужчин по их отношению к женщинам на «подкаблучников», на «душистов», «красивистов», а «красивистов», в свою очередь, на «мордистов» и «фигуристов». Они смеются между собой, говорят про «мордистов» и «фигуристов», а в глазах все равно светятся загадочные радикалы и всякая там асимпотика…
Я, конечно, прислушивался к их разговору и хоть, не переставая, рисовал своих соседей, но все ждал — вот сейчас к стеклянному кубику с красной надписью «Нейтрино», в котором я сижу, подъедет та самая компания… И что будет дальше, я не представлял…
Дальнейшее представлялось вроде какого-то проклятого замкнутого пространства, вроде толпы мыслей и давки неприятных ощущений, в которую я влез сам, потому что там, в этой давке и толпе, будут Юла и ее жених. Я, конечно, все нервничал и нервничал, особенно когда стрелка на часах подошла к назначенному сроку, и все прислушивался к реву мотоциклов. Я нервничал, потому что не знал, как все это будет. Помню, я в третьем классе так психовал, когда меня на рентген первый раз в жизни повели, поставили в темноту за что-то непонятное, а докторша тогда сказала: «Человек всегда боится того, чего не знает!..» Как будто, когда они все завалятся сюда на мотоциклах, тогда… Такую страшную картину я придумал!
Но рева не было, а когда стрелка прошла десять, я стал успокаиваться. В это время не тот, которым Джо Лемптон, а со светлой бородой — его сосед — вдруг сказал тому, что в ковбойке (оказывается, тот, что в ковбойке, какую-то теорему, что ли, или уравнение доказал, которое тридцать лет никто не мог решить).
— Олег, — сказал он, — пуля в лоб, ты нам только ход своих мыслей.
А этот Олег отмахивался и отнекивался; тогда тот, что со светлой бородой, сказал: «Ну, Олег, ну, одним ударом грома!.. Тогда Олег сказал: «Ну если одним ударом грома…» И начал быстро, быстро в тетрадке писать цифры, корни, интегралы и еще бог знает что, и как это у них, физиков, называется, а потом, когда все объяснил, поставил восклицательный знак, улыбнулся и сказал: «Вот так!» Поставил точку и сказал: «А может, так!» Поставил еще одну точку и сказал: «А может, никто не знает как!» Он так и сказал: «Вот так! А может, не так! Может, никто не знает как!»
Я сразу понял, что это мой «Диоген». Я там, на станции, когда ждал электричку, нарисовал: философ Диоген днем с огнем ищет человека, а на другой стороне улицы я с электрическим фонариком в руке ищу философа. Я так обрадовался, что даже испугался… «Вот так! А может, не так! Может, никто не знает как!» Вот приедет Юла со своей компанией, и все будет так. Как сказал Финист, по почкам ударят человека — и никаких следов, и будет он засыхать, как без воды цветок. Нет, надо же! Вот так! А может, не так? А может, никто не знает как. А может, действительно никто не знает как!..