Я еще раз нарисовал тот самый рисунок, сделанный там, на бревне, и протянул его Юрию. Он рассматривал мой рисунок долго, я даже не выдержал и спросил:
— Вы что думаете?
— Как сделать — так, — ответил он. И я почувствовал, что так с большой буквы.
— Как так? — спросил я.
— Чтобы «Сюда» твоего Умпу за три секунды, а «Обратно» за миллион лет.
Он еще долго рассматривал рисунок и сказал:
— Ты ему нарисовал, а Умпа что?
— Я это не ему лично, а всем им, их у нас целая компания.
Юрий опять почему-то еще посмотрел на рисунок, потом спросил:
— А они что?
— Что они?.. Бить будут.
— Как бить?
— Ну как бьют… Руками… или ногами.
— Ну почему же обязательно бить?
— Но она же, она же тоже могла не присылать изорванное письмо обратно! Значит, хотела, чтоб больнее было! Понимаете, ведь можно было просто не отвечать!
— А почему ты сюда приехал?
— Они мне здесь свидание назначили, — сказал я. — Наверное, им это здесь удобнее… И жениха ее увижу!
— Значит, ты приехал в Дубну для того, чтоб тебя здесь избили?..
— Ну почему для этого? Я не только для этого. Я же говорю — жениха увижу… И потом это же ерунда по сравнению с тем, что она натворила. Ей ведь сейчас должно быть очень тяжело, ей, может, тяжелее, чем мне. Я же ничего такого не сделал — и то… Поговорить нам надо. Объясниться. Это ведь значит объяснить…ся. Объяснить се…бя… другому. Я правильно это слово понимаю? — Я посмотрел на Юрия Игоревича, но он мне не ответил. — Вот вы начали объяснять мне, ну, там про якорь, и мне сразу же стало легче. Так и она, вот если объяснит мне се-бя — и ей станет легче, ведь правда? И нам обоим станет легче, — сказал я, — или тяжелее. Но пусть будет тяжелее или даже легче, лишь бы не так, как сейчас. — Я посмотрел на часы, было уже поздно.
— Наверно, они уже не приедут? — Шоссе, ведущее из Дубны на Москву, было пустынным.
— А ты показывал кому-нибудь свои рисунки? — спросил он меня вдруг.
— Нет, — сказал я. — А.
— А ей показывал?
— А ей уже поздно показывать рисунки, — ответил я. — А в общем показывал, — вспомнил я про рисунок. — Я в тот день, когда все это случилось, в Строгановском училище какому-то доценту что-то рисовал и требовал, чтоб он мне справку дал, что я гений и что меня ждет большое будущее.
— Тебя еще ждет большое будущее.
Я вспомнил, что моя мама сказала отцу фразу много лет тому назад, когда они выясняли при мне отношения: «Я тебя полюбила не только за то, каким ты был, но и за то, каким ты будешь!» Ну при чем здесь Юрий Игоревич, не мог же он присутствовать при объяснении моих родителей? Да нет, просто это значит, что не только одна моя мама говорила эти слова.
— Вы не знаете, когда поезд в Москву? — спросил я Юрия.
— Поедем на машине, нам с отцом тоже надо в Москву, — и быстро зашагал к видневшимся сквозь деревья зданиям, где стояла «Волга» с эмблемой автоклуба «Планета». В машине уже сидел мужчина, а на заднем сиденье были пластинки и два магнитофона. Мы познакомились.
— Слушай, отец, у тебя есть записи тенора Левашова?
— Левашова? — отец Шубкина помолчал, потом сказал: — Есть одна пластинка с арией Дубровского. Очень талантливо начал в Большом театре. С ним что-то случилось. Мне рассказывали, что на премьере…
— Познакомься, — перебил отца Юрий Игоревич, — это его сын.
Шубкин оглянулся.
— Скажите, пожалуйста, вы ведь философ? — спросил я.
— Какой же я философ!
— Все думающие люди — философы.
Потом я его спросил, какая у него квартира, а он сказал, что нормальная. Тогда я нарисовал такую нормальную квартиру, а посредине нормальной квартиры нарисовал грубую бочку, а в бочке тахту, а на тахте — профессора Шубкина и подписал: «Гдеоген двадцатого века», — и протянул рисунок ему. А он рассмеялся. И я тоже рассмеялся.
Никогда в жизни мне не было так легко, как там, в Дубне, и здесь, в машине. Как будто бы и якоря-то никакого поднимать не нужно, а только придумать, что делать с пафосом, которым начинается любовь. Что-то печальное было скрыто в этой фразе. А в Дубну меня это жизнь повела! Это меня жизнь повела!
Когда мы уже ехали в Москву — на повороте госзнак интеграла, — нам навстречу попалась машина Бендарского. Эдуард сидел за рулем, а рядом с ним Татьяна Рысь, и лицо у нее при этом было такое, как будто она сидит в своей машине, ну, пожалуй, не в своей, а в машине своего мужа. А Юлы с пожилым женихом не было. Да врал он, наверное, про этого пожилого.