И тут я увидел стоящих возле Елисеевского незнакомого мне паренька с девчонкой. Парень держал свою руку на плече девчонки. Боже мой! Неужели когда-то я вот так же стоял с Юлой? Вот так же держал руку на плече и разговаривал? Рука на плече. А впрочем, рука на плече — это мелочь, деталь. Я забыл сказать, как они разговаривали, с каким видом. Они разговаривали так, что, будь в это время в Москве землетрясение, они бы все равно разговаривали, стояли и разговаривали. То есть они не разговаривали, разговаривала она, а он ее слушал, и она наверняка рассказывала ему, какая она хорошая. Я стоял, запустив кулаки в карманы, и злился, даже губу прикусил чуть не до крови. Но они не обращали на меня никакого внимания, тогда я подошел к парню и сказал: «Эй ты!» Я думал, что он и меня, как и землетрясение, не заметит, но на меня он отреагировал. Он так обернулся, современно обернулся, в духе атомного века, и в то же время как-то по-первобытному, как будто я в шкуре с палицей пришел у него подружку отбирать.
— Отойдем, — сказал я, — поговорить надо.
— Есть о чем? — спросил парень, меряя меня взглядом.
— Есть, — сказал я.
Мы отошли и стали молча смотреть друг на друга. Не знаю, о чем он в это время думал. Наверное, о том, что я имею какое-то неприятное для него отношение к этой девчонке, и он боялся, что вот сейчас он что-то узнает. А меня он не боялся, и я его тоже не боялся. Я сейчас вообще ничего и никого не боялся.
— Ты не бойся, — сказал я Желвачку (я так назвал его про себя, потому что на нижней челюсти его играли желвачки).
— Я не боюсь, — ответил парень, и у него снова заиграли симпатичные желвачки.
— Боишься, — сказал я. — Боишься, что я ее знаю… — Я кивнул в сторону его девчонки. — Не знаю я ее… Как говорит Бон-Иван: «Сначала ему не звонили потому, что его никто хорошенько не знал, а потом не звонили потому, что все хорошо его знали…»
Парень молча поиграл желвачками, а я продолжал:
— Ты знаешь, кто я такой? — Мне было жалко пытать парня своими загадочными фразами. Парень мне в общем-то понравился, но мой вопрос насторожил его еще больше. — Натуралист я, ботаник…
Парень заметил, что от меня попахивает вином, и это его, по-видимому, немного успокоило. А главное, он, по-моему, подумал, что разговор пойдет не о его подруге, и это тоже его как-то смягчило, а зря, я-то как раз собирался вести разговор о его подружке.
— Дело говори, ботаник! — сказал парень, начиная играть желвачками.
— Я и говорю, — сказал я. — Ты, конечно, не знаешь, что люди напоминают ходячие растения. Есть, например, ходячие магнолии или там бузина, ходячая крапива… Я, например, лопух, ходячий лопух, а ты?
— Ну и к чему ты это все городишь, ботаник?
— К тому, чтобы ты не был ходячим лопухом. Когда разговариваешь с дамой сердца, не клади уши на асфальт, оттопчут… И фильм получится.
— Какой еще фильм? — спросил парень.
— Такой… научно-фантастический… Какой получается с ходячими лопухами и магнолиями… Магнолии ходят с лопухами, разговаривают, за ручку их держат, в загс тянут, а потом письма рвут, не разговаривают, а в загс с другими идут… И скажи спасибо, что я тебя предупредил об этом, меня никто не предупреждал, например, — ну, Желвачок, ты понял, как я прав, Желвачок?
— Мой батя говорит: «Прав всегда тот, кто меньше выпил!» — сказал парень, отходя от меня.
— Дедушку надо слушаться, — сказал я ему вдогонку. — Смотри! Поздно будет!
— Поздно еще долго не будет! — крикнул он мне в ответ и зашагал по улице Горького к памятнику Пушкину, держа руку на девчонкином плече. На ходу они снова начали разговаривать между собой так, что, случись в Москве землетрясение, они бы все равно продолжали вот так же идти и разговаривать, как ни в чем не бывало.