И потом так сбивчиво говорил: «Сначала я… я переоценил роль женщин в своей жизни, а потом недооценил. Недооценил! Переоценил! Недокрасил! Перекрасил! Раскрась сам! И в искусстве раскрась! И в жизни раскрась! А что такое жизнь?.. А что такое искусство?.. Кто-то сказал? Неважно кто! Ну что-то вроде: нужная краска в нужном месте!.. А жизнь? Что такое жизнь?.. Нужное слово в нужном месте!.. Нужный поступок… Кому нужный?.. Тебе? Себе?.. Твой поступок, нужный всем… И тебе в том числе!» Есть книга «В мире мудрых слов»; а вот бы книгу «В мире мудрых поступков»! Мудрый поступок?.. А что такое правильный поступок? У правильного поступка могут быть варианты, а у мудрого не могут. Мудрый поступок единственно верный…
Я сжал пальцами Юлкины письма и приподнял их, под письмами лежала газета со статьей «Прощать нельзя» и другая газета со статьей «Убийство на Новодевичьем пруду». Я посмотрел. В газетных абзацах мелькали фамилии Умпы, Сулькина и Проклова. Проклов — это же мой спаситель, мой лучший враг. Гронский говорил, что друг — это враг, подпущенный к себе на смертельно близкое расстояние… Злобные афоризмы злобной философии… А где Гронский? Где он сейчас? Не знаю почему, но во мне вдруг возникло такое ощущение, что Гронского… нет. Нет нигде. Нет в мастерской… Нет на даче. Нет где-то там еще. И вообще нет. Только для меня нет или… для всех? Скрипнула дверь, и в комнату почти что первой балетной позицией вошла Наташа, демонстрируя самую прекрасную выворотность ног. Глаза Наташи смотрели не на меня, на мои пальцы, сжимавшие нераспечатанные Юлины письма.
— Ты будешь вставать или нет? — спросила Наташа. — В четыре часа заедет Мамс. Поедем на дачу.
— Когда, ты сказала, будет приговор? — спросил я Наташу, опуская Юлкины письма на газету со статьей «Убийство на Новодевичьем пруду».
— Завтра.
— Значит, сегодня я никуда не поеду, — сказал я, — и… завтра я тоже никуда не поеду, — сказал я.
— Имей в виду, что тебе на суд нельзя, доктор категорически запретил. Мы с мамой тебе все расскажем.
— Слушай, — сказал я, — ты не ощущаешь отсутствия одного нашего общего знакомого?..
— Какого знакомого? — спросила Наташа.
Мне не хотелось называть фамилию Гронского, и поэтому я сказал:
— Это неважно. Дело не в фамилии. Дело в ощущении. Ты не ощущаешь чьего-либо отсутствия?
— Да где отсутствия? — спросила Наташа.
— Везде, — пояснил я, рисуя при этом пальцем в воздухе шар.
— Я не ощущаю.
— А я ощущаю, — сказал я, — вот странно… Его нигде нет…
Наташа присела ко мне на постель. Уткнулась в роль и стала учить ее.
— Слушай, — сказал я, — там у тебя на роли написано… Как там у тебя написано про «плакать»?..
— «Не плакать, не смеяться, а понимать», — прочитала Наташа.
— Глупости, — сказал я, — как можно?
— А как нужно? — спросила Наташа.
Я взял карандаш и переписал по-своему:
«И плакать! И смеяться! И понимать!»
— И плакать! И смеяться! И понимать! — вслух произнесла Наташа. Она повторила это несколько раз, потом замолчала, как бы повторяя это про себя, и сказала: — А я тебя первый раз в жизни не понимаю, вот уже час с лишним не понимаю, — она не отводила глаза от нераспечатанных Юлкиных писем.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
В зале суда, где шло заседание по обвинению Умпы Г. М., Сулькина В. М. и Проклова В. С. в убийстве лебедя, был объявлен перерыв. И хотя судья и народные заседатели, прокурор, общественный обвинитель и секретарь удалились в специально отведенную для них комнату, суд продолжался на лестнице, в коридорах здания и даже на улице в раскаленной тени душного московского дня.
…Вы знаете, даже мой племянник Миша, он в третьем классе учится четыреста пятьдесят четвертой школы, и то написал письмо судье. Я его даже наизусть запомнила, я ему в письме ошибки поправляла: «Мне очень жалко лебедя Борьку. Он был очень ручной. Взрослые дяди схватили лебедя и живому свернули шею. Потом они положили его в авоську. Я уже не маленький, но я все равно заплакал».
— А я определяю подлеца по его отношению к раненому голубю и бездомной кошке…
— …Совершенно с вами согласен. Недаром, по выражению великого русского ученого Мечникова, ребенок тянется к живому биологически. Вы, вероятно, обратили внимание на то, что русские сказки, прививающие ребенку первые понятия добра и зла, так густо заселены зверятами…