Николай Павлович, господин Чехов, нарисуйте мне мою знакомую хорошую в моих Сокольниках!.. Вы понимаете, нет никого на дорожке… никого…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Я вдруг вспомнил, что там, в Строгановском училище, я, кроме всего прочего, убеждал того человека, что все неправильно иллюстрируют Гоголя! «И Боклевский неправильно! И Кардовский! И Агин!..» — «Все неправильно?» — переспросил он меня, а я поправился и сказал: «Ну не совсем правильно!..» — «Один ты правильно?» — «А я правильно!..» Я в который раз уткнулся в начало «Мертвых душ», где описывается въезд Чичикова в ворота гостиницы губернского городка NN и то, как два русских мужика спорили между собой, доедет колесо брички Чичикова «если б случилось, в Москву или не доедет?».
Сейчас мне показалось почему-то, что там, в Строгановском, я не хвастался, нет, не хвастался… Просто мне стало яснее, чем раньше, как рисовать Петрушку, Селифана или вот этих двух спорящих между собой мужиков.
Я попробовал представить себе мужиков, Селифана и Петрушку, но мысли мои о Юлке снова устроили в голове какую-то футбольную «ходынку», в которую я попал однажды у метро «Динамо», и, как тогда, так и сейчас на помощь пришел Бон-Иван — тогда он сам, а здесь его спасительная мысль. Как это он говорит? Про оптимизм юности. Что этот самый оптимизм в юности держится на том, что при неприятностях молодой человек ощущает, что даже неприятностей будет еще много, тогда как старый человек думает: ах, и даже неприятностей у меня будет мало!
Значит, получается, что я должен быть вроде бы счастливым от одной мысли, что я еще много хлебну горя с этой Юлкой Юваловой в жизни. Я попытался ощутить радость от всего случившегося, но из этого ничего не вышло.
— Юлка приехала! — крикнул шепотом Финист, влезая в окно. — В машине с Бендарским!
Как с Бендарским?.. Почему с Бендарским?.. Не может быть! Наверно, со мной что-то произошло, потому что Финист спросил меня испуганно:
— Что с тобой? Тебе плохо? Что с тобой?
Я опустил голову на руки и подумал: «Так вот кому мои письма действовали на нервы».
— Ничего, ничего, почему-то сердце смертельно болит в голове, а голова… в сердце, — сказал я это или только почувствовал? — Ты говори, Финист, ты не молчи, главное — не молчи! Ты все время говори!
И Финист сыпал всякими подробностями про «машину с розами, про Умпу с Сулькой на мотоциклах! Про Юлку с Эдуардом Бендарским, которые как жених с невестой! Жених! Жених! Так вот кто, значит, жених-то! А я думал, это какой-нибудь рижский мотогонщик. Юла мне как-то говорила, что если со мной что-нибудь, не дай бог, случится, то она разобьется на мотоцикле или выйдет замуж за мотогонщика. Мне тогда понравилось, что разбиться или выйти замуж не за меня — это для нее одно и то же! Так вот кому мои письма действовали на нервы! Вот кому! Вот кому! У человека настоящее выражение лица во сне. Я это заметил. Не во сне у него может быть не настоящее, а придуманное перед зеркалом, как маска клоуна, а во сне человек себя не контролирует, ват у мамы, когда она спит, лицо доброе-предоброе, а в жизни жестокое, даже злое, у папы днем веселое, а когда заснет — как у великого мученика. У Наташи, у нее всегда хорошее лицо — и во сне, и наяву. А Юлка? Перед отъездом мы гоняли на мотоцикле, а потом она устала, мы привал сделали, и она заснула в лесу, и у нее было ужасное лицо, как будто ее что-то мучило, жутко мучило. И я только теперь понял, что она еще тогда знала, уже знала, что со мной что-то случится…
И вот теперь со мной «что-то» уже случилось. А Юлка не разбилась и выходит замуж за мотогонщика. Только не за какого-нибудь там рижского Бруно, а за московского Эдуарда Бендарского — хоть бы за незнакомого, а то ведь из нашего дачного поселка. Если тебя убивают, то лучше уж пусть неизвестные тебе люди. Юлка на него раньше и внимания не обращала. А я обращал. Нравился он мне. Лицо вот только какое-то… без мимики. И еще маникюр он делает, мы его с Юлкой в дачной парикмахерской видели. И велосипедный шлем носит, когда в волейбол играет, а в машине в мотоциклетной каске разъезжает. Очень уж голову он свою от всяких толчков бережет. Смеялась над всем этим Юлка. И собираются у него, если взрослые на даче, одни люди, а если взрослых нет — совсем другие. Мы с Юлкой как-то в лесу чуть не наехали на их компанию, как раз на ту, что «совсем другие люди». Пикник был в лесу. Эдуард, Таня Рысь — студентка из МГУ, она еще и манекенщица во Всесоюзном Доме моделей, подрабатывает там, у нее потрясающая фигура. Еще на этом пикнике были Танины подруги, тоже манекенщицы. Пан Спортсмен был, это Умпа — друг Бендарского — и еще Проклов с Сулькиным — это уже дружки Умпы. Когда мы от них отъехали и остановились, я нарисовал лужайку, машину Эдуарда, открытую бутылку коньяку, из магнитофона вылетает музыка, журналы «Базар» и «Божур» на траве валяются, потом изобразил всю Эдуардову компанию и подписал: «Под выхлопные газы джаза». Потом я сказал слова так, как бы их произнес Бендарский, обращаясь к Тане Рысь: