Он долго смотрел на меня, не понимая, что такое это «умпопомрачительный мужчина», смешно и нелепо переспросил вдруг:
— Какой, какой?
— Ну, помраченный умом, — перевел я свою игру слов. — И еще скажу, — продолжал я, — что назло вам постараюсь добиться в жизни всех степеней и званий и постараюсь назло вам долго жить и въеду когда-нибудь в Москву на Белой Электричке… вместе с моей любимой Юлкой… только вы этого уже не увидите! А насчет доктора технических наук, жалко, конечно, что он умер молодым, но он умер живым, понимаете, живым, а вы, а вы умрете… мертвым вы умрете. Прощайте. — И я одним росчерком фломастера, одной линией нарисовал такой неприличный шарж на своего соседа, что сам ахнул от смелой неожиданности. Потом протянул ему и сказал:
— Получите!
— Щенок, — сказал он зло, — такое рисуешь… Я тебе в отцы гожусь!..
— Не годитесь, — сказал я. — В том-то и дело, что не годитесь!
За окном в электричке как бы приближался Ярославский вокзал.
Я вышел в тамбур вагона.
Перфокарты московских окон Юлкиной квартиры выдавали мне неясную информацию: то ли Юла дома, то ли ее нет. То ли в ее комнате горит зеленая настенная лампа, то ли стекла зеленеют от световой рекламы «Пейте Советское Шампанское».
Я уже направился к подъезду, заметив, что на табуретке возле него дежурила незнакомая мне лифтерша. Было бы лучше, если бы знакомая. Сейчас начнутся расспросы, к кому да в какую квартиру… Я прибавил ход, делая вид, что живу в этом доме.
— Вот он к какому доктору поехал, — сказал Сулькин, выходя из кустов и преграждая мне дорогу.
За ним — Умпа и Проклов.
Я остановился.
— Ну что, тебе «скорую помощь» вызвать, или вернешься своим ходом?
Умпа отстранил Сулькина и вышел вперед.
— Левашов, ты знаешь, на какие две категории мы делим всех людей? (Я промолчал.) Мы делим всех людей, — сказал Умпа, — на две категории. На людей, которые нам снятся в жизни, и на людей, которые нам не снятся. Ты, конечно, относишься к первой категории, как сам понимаешь. Ты нам снишься. Всем нам, — повторил Умпа многозначительно. — Особенно Юле Сергеевне и Эдуарду Петровичу. И поэтому мы тебя убедительно попросили бы сниться нам как можно меньше и пореже. Тем более что у Юлы Сергеевны ангина и ей вообще не до снов. А у Эдуарда Петровича скоро международные соревнования… ралли, говоря по-русски, и ему требуется полный психический комфорт.
— В больнице Юлка лежит, — тявкнул, как из подворотни, Сулькин. — Учти, в случае чего тебя в больницу не положат. Поздно будет.
«Значит, больна, — подумал я. — Так вот почему я ее не могу нигде найти. Это даже хорошо, что больна», — еще раз подумал я, не поняв сам, почему хорошо.
— Говорят, у Эдуарда Петровича ралли и свадьба с Рысью, и у Юлы Сергеевны свадьба… — повторил Умпа, как повторяют свои слова гипнотизеры.
«Почему у Эдуарда свадьба с Рысью? А с кем же у Юлы? — подумал я. — Действительно, все как во сне».
— Ты, конечно, знаешь, — продолжает Умпа, — что повторение мать учения, но учти, что я лично не люблю повторяться. То, что я тебе говорил о двух категориях, понял?
— Еще третья категория людей есть, — сказал я.
— Это какая же третья? — спросил Геннадий.
— Люди, которым вы снитесь, — сказал я.
Геннадий Умпа внешне не отреагировал на мои слова, но внутренне, внутренне он отреагировал, это я точно знал. А Сулькин совсем сузил красные искринки своих глаз. А Проклов глубоко затянулся папиросой и пустил дым прямо мне в лицо.
— Так ведь это третья категория, — сказал Умпа, надвигаясь на меня горой мышц, — а не первая. А мы первая.
Они окружили меня и… Я вспомнил, как недавно я ехал вместе с Умпой в троллейбусе и как он нарочно стал рядом со мной, взявшись за поручень, и все играл перед самым моим носом своим огромным бицепсом и тихо спрашивал: «Чуешь чем пахнет?» Я представил, как сейчас играют эти бицепсы под руками кожаной куртки Геннадия.
В «Мире животных» по телевизору фильм показывали про то, что волки чувствуют не только внешний, но и внутренний страх человека. Я почувствовал в себе и внешний, и внутренний страх, зная, что его чувствует и Умпа раздутыми ноздрями. И еще я почувствовал, как будто я в мире животных.
— Свободный художник, — процедил Умпа, — а хочешь стать несвободным? — Он сморщил свой маленький лоб, и от этого лоб стал еще меньше. — Я из тебя выбью художника. — Он дышал спокойно и глубоко, похищая в одну только минуту у приличных людей пять-шесть литров городского, не бог весь какого, но все-таки воздуха. А я чувствовал, как у меня нервно сужались сосуды и сердцу становилось все труднее и труднее проталкивать по ним кровь. Но главное Геннадиев, Сулькиных и Прокловых вдруг стало несколько… Уже толпа Умп, Сулькиных и Прокловых окружала меня. Они размножались, как амебы, примитивным делением, но в геометрической прогрессии.