Я даже потер щеку. Такое было впечатление, что это от меня, от моей груди отвела любовь дуло автомата. Даже стало как-то страшно: первый раз в жизни я ощутил и вправду, что слово — это материя…
— Спасибо.
— За что?
— За то, что забрали меня…
— Ну, если спасибо, то на здоровье, — сказал Мужчина Как Все, поднимаясь из-за стола.
— А привлекать вы меня не будете? Вы же обещали этому меня привлечь.
— Нет, Левашов, привлекать мы тебя не будем… Ну добро. Плыви на зеленых. Счастливово плавания!
— Так вы думаете, что отец Эдуарда не женится на Юле?
— Да ты что?
— Зачем Умпа так сказал, ну зачем?
— А провокатор он, этот, как его, Умпа. Провокатор! Садист. Это он, чтобы тебе больнее. Не женится дипломат Бендерский на твоей Юле.
— Вы думаете? — спросил я.
— Уверен. На что хочешь поспорим. И за сына дипломата тоже не выйдет, за тебя она выйдет!
— Почему вы так думаете?
— Потому, что такая у меня цыганская профессия — знать, что было, что есть и что ждать впереди. Еще на свадьбу меня пригласишь… Пригласишь?
— Вы знаете, мне папа как-то сказал: вот, говорит, у тебя, предположим, беда, и ты ждешь помощи, и от кого ты ее ждешь — она чаще всего не приходит, а от кого не ждешь — приходит… Папа называет это пессимистическим оптимизмом жизни. Нет, это оптимистический пессимизм, оптимистический. Я ведь вот тоже ждал помощи от… — Я хотел сказать — от самого родного человека, то есть от Юлы, но сказал: — А тут вот…
— Вы со своим сценаристом, — перебил меня Мужчина Как Все, — ко мне в гости приезжайте. Я вам такие еще сюжеты порасскажу и про любовь, и про всякое… Вот здесь мой телефон, позвоните, и… Буду рад вас видеть…
— А это вам, — сказал я, протягивая Мужчине Как Все рисунок, который я успел нарисовать: за столом сидит с одной стороны стола Мужчина Как Все, а с другой стороны — такой преступник, как я. И Мужчина Как Все видит его анатомическое строение — ну там сердце, печень, желудок, а в желудке часы тикают… И подпись: Мужчина Как Все: «Значит, не брал часы? А в желудке что?» Преступник: «Неужели слышите, гражданин начальник, как тикают?» Мужчина Как Все: «Не только слышу, но вижу… И еще язву желудка вижу… На нервной почве. Так что ты бросай это дело».
Мужчина Как Все улыбнулся и сказал:
— Ну похож, ну спасибо. Только что ж ты себя так… не пожалел? Часы не крал, а…
— Я у вас время украл, — объяснил я.
Я вылетел, выбежал, выскочил на Петровку. Жозя (гениальная Жозя!), увидев меня, спряталась в подъезде дома напротив. Я сделал вид, что не заметил, и зашагал по улице, хотя кто-кто, а она, Жозя, может, первая имела прямое отношение к этому замечательному, черт возьми, пессимистическому оптимизму жизни. Или, точнее, моему оптимистическому пессимизму…
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
У Гронского, говорят, какая-то загадочная семейная жизнь. У них с женой две отдельные квартиры. Бон-Иван смеется, что Гронский живет на два Дома актера… Я обзвонил все телефоны, пока наконец не наткнулся на голос Гронского. И когда шел к его квартире на Малой Бронной, два раза звонил из автоматов, проверял — не ушел ли? Последний раз я позвонил из автомата рядом с домом. И смотрю — Владимир Никитович выходит из подъезда с какими-то тремя мужчинами. При этом я заметил, что у Гронского было ужасно расстроенное лицо. Неестественно бледное по сравнению с теми тремя мужчинами. Как будто чем-то подсвеченное, как на киносъемке, но все равно удивительно молодое, совсем мальчишеское, а тело все равно старика. Почему сквозь любой костюм или шубу видно, старость это или молодость?.. Особенно по ногам заметно. У меня есть такой альбом набросков под названием «Ноги». Теперь он пополнится и ногами Гронского. А может быть, молодое тело излучает какие-то лучи?.. Я шел за Гронским. Пройдя Огаревский переулок, он свернул к Успенским баням. Свернув за угол, пересек маленькую площадь, вошел в церковь «Воскресение на Успенском вражке», которая, между прочим, охраняется государством. Зачем Гронский пришел в церковь?.. Бон-Иван говорит: Гронский в бога не верит, а в церковь заходит на всякий случай! А вдруг все-таки бог есть…
Есть такая картина у Кустодиева «Лето». Бричка едет в поле среди хлебов, в высоком небе кучевые облака, солнце… Уж сколько десятков лет прошло с тех пор, как написана была картина, а бричка все едет в поле среди хлебов, и в высоком небе все кучевые облака…
После встречи с Мужчиной Как Все я тоже несколько дней не хотел, чтобы моя «бричка» страгивалась с места — пусть едет, но только все на одном месте, и пусть хлеба, пусть солнце, и пусть кучевые облака. Правда, сейчас после встречи с Гронским, я знал, что «бричка» стронется с места и прекрасная картина исчезнет. Ну и пусть исчезнет. Жизнь — это ведь не картина. И так три дня охранял это произведение, как памятник встречи с Мужчиной Как Все. С утра убегал в Москву бродить по нашим с Юлой местам… Но в общем-то от радости вел себя глупо. Шел как-то по Москве прекрасным московским днем конца лета — и вдруг решил, что я понял, почему взрослые так любят всякие там романсы и совершенно равнодушны к джазу… Для того чтобы понимать романсы, надо иметь в душе воспоминания о чем-то прекрасном и всякие там переживания, что ли… Вчера днем я вдруг вспомнил, как я вот так же ночью шел по Москве, уже совсем поздно было, и вдруг из одного окна я услышал Лемешева «Мы сидели с тобой». Я замер, я сделал стойку, словно охотничья собака. Мы действительно как-то с Юлой сидели на берегу канала Москва — Волга, и рыбаки проплыли, и золотой луч этот догорал, и мы сидели и молчали. И я ей, Юле, в тот вечер почему-то ничего не сказал, что сказал бы сейчас. А теперь, в эти дни… Я шел по Москве и все думал: почему я ей в тот вечер ничего не сказал такого, чего бы я ей сказал сегодня, сейчас?.. И мне жутко хотелось услышать этот романс.