— Неужели забор?.. — повторил много раз Гронский, глядя отраженным от церковной стены взглядом в себя. — Врут они, врут. Они все могут!.. А может, не врут?.. А может быть, ты видишь то, что не существует?.. В твоем возрасте люди часто видят то, что на самом деле не слышно, и чувствуют то, что… — Он не договорил фразу, отвел взгляд от церковной стены и первый раз посмотрел на меня. И вдруг сказал:
— Боже мой, как ты похож на молодого Домье…
— Владимир Никитович, — сказал я, — дайте мне денег!.. Взаймы.
Гронский долго смотрел на меня, пока не сказал огорченно:
— Ну и денек… Хуже просьбы ты не мог и придумать… — Потом еще помолчал и добавил тоже огорченно: — Вообще-то я денег не занимаю никому… Принципиально…
Я знал, что Гронский скупердяй, каких, говорят, свет не видывал, и поэтому был готов к такому разговору.
— Принципиально может не занимать только тот… — я хотел сказать «негодяй», но удержался, — кто высчитал, что ему не придется занимать у других…
Гронский, как боксер, пропустил мой удар. Это было заметно, что он его пропустил.
— Так говорит Бон-Иван, — добавил я, наслаждаясь тем впечатлением, которое произвели на Гронского слова Бон-Ивана.
— Значит, так говорит Бон-Иван, — повторил мои слова Гронский, по-видимому обдумывая ответ, — а я говорю так: еще никто не умирал оттого, что ему не заняли денег… А подо что ты берешь? — спросил он меня.
— Я вам отдам, вы знаете, я поступил работать натурщиком… Позирую… И еще к художнику поступит в кино, помощником… Плакаты рисую…
— Вообще-то я… тебе должен за сеансы…
— Нет, нет, — сказал я. — Вам я бесплатно позирую. Это я другим позирую за деньги.
— Сколько тебе?
— Очень много… Пятьсот рублей…
— А зачем тебе так много?
Я подумал, что ему ответить.
— Я разбил чужой мотоцикл… И еще на паруса, — сказал я.
— На какие еще паруса? На алые, что ли?
— На зеленые, — сказал я.
— К тебе это не относится, но учти: человек — это самый ненадежный банк на земле… В него можно десятками лет вкладывать душу, время, здоровье, деньги… а потом достаточно однажды сказать одно неосторожное слово, и… банк лопается… Ты, кажется, в этом начал уже убеждаться?.. Начал или нет?
Гронским в разговоре уже не раз намекал, что ему известно, что у меня что-то произошло или происходит, поэтому я хотел зло ответить: «Если тот, кто вкладывает, не лопнет раньше, чем тот, в кого вкладывают!» — но снова удержался. Я думал: неприятно не то, что не дадут в долг, а то, что скажут, что нет денег, когда знаешь, что есть деньги.
Но оказалось, что еще неприятней, как человек дает деньги… Если так, как сейчас, лучше бы сказал, что нет денег…
Гронский достал из бокового кармана толстую пачку денег и отсчитал пятьсот рублей. Потом извлек из другого блокнот и сказал:
— Напиши расписку…
Я хотел спросить: «Кровью?» — но написал молча чернилами… Я думал о Черном море, а может быть, о Домбае — туда я повезу Юлку. И там я ей все скажу. Домбай — вот мои зеленые паруса. А если, пока я буду «причаливать» и «вылезать из лодки», она повернется и уйдет, как та женщина?.. Что я тогда?.. Тогда я просто не буду жить… Не буду…
— Спасибо, — сказал я, — вы все-таки можете быть хорошим человеком.
— Хороших людей нет… — ответил Гронский. — Просто есть люди, которые всю жизнь поставлены в такие условия, в которых не надо показывать, что они плохие люди… Люди с самолета кажутся вот такими, — Гронский показал какими, — а вблизи… еще меньше. Ты ведь в этом тоже уже начал убеждаться? — снова намекнул он мне.
А я снова промолчал. Человек, который занимает деньги, вероятно, должен выслушивать все, что ему при этом говорят, нравится ему это или нет. Еще я подумал: «Зато, когда он будет отдавать, он может высказать все, что он думал о том, кто давал ему».
— А вы знаете, мне кажется, к Моцарту за «Реквиемом» приходил сам Сальери… Просто он закутался во все черное… — сказал я.
— А почему ты говоришь об этом мне? — При этом он так зло посмотрел на меня, что я и сам удивился: а зачем я ему действительно об этом говорю?
— Я об этом думал, — объяснил я, — и должен был кому-то сказать.
Я и вправду не знал, почему мне вдруг пришло это в голову про Сальери.
Бывают фразы, сказанные в настоящем, которые только в будущем понимаешь, почему ты их сказал в прошлом. И еще я не знаю, почему я сказал следующую фразу:
— Это еще не все, я не сказал вам самую главную просьбу: моя мама приглашает вас в воскресенье в гости… Между вами там что-то произошло, она сказала — мало ли что было…