Я, конечно, врал. Нет, я не врал, я просто фантазировал, не жалея красок, то есть не красок, а слов. Может, потому, что мне вдруг стало так жалко Гронского. Эта картина, которую он боится не успеть написать, это завещание, эти «забор» и «решетка», эти две квартиры и белый дом под Москвой. Жалко, что у него такое мальчишеское лицо. Зачем оно?..
— Твоя мама правда приглашала меня в гости?..
Я подтвердил так убедительно свою ложь, что чуть сам не поверил в нее.
— Скажи, что я благодарю ее и принимаю приглашение… Я приду… — Гронский поднялся, посмотрел на меня, потом на церковь и сказал: — Все-таки забор или решетка? — Он повернулся и зашагал от меня, неся на плечах старика голову сикстинского купидона.
А потом я ехал домой в Пушкино на такси. (Первый раз самостоятельно взял на такое расстояние. Я сидел, развалясь во все стороны сразу.) А в такси на табличке «Вас обслуживает водитель» было чернилами написано: «Евгений Зопов, двадцать лет, холост». Мне это понравилось. И Зопов мне поправился. Как бог, вел машину. Я нарисовал: «Женя Зопов — бог из машины».
И рисунок Жене понравился. И он сказал:
— Ты, видно, тоже бог!
— Бог, — сказал я, — но без машины…
Еще у Зопова в машине был магнитофон, транзистор и надписи: «Работаю без чаевых! Не оскорбляйте!», «У нас не курят!», «С водителем не разговаривать!»
Всю дорогу Женя курил и разговаривал, но о чем — я как-то не прислушивался. Запомнил, что он все расстояния считал на деньги: мама его живет в трех рублях от его квартиры, а какая-то Нора — в четырех рублях двадцати копейках. Еще он задал мне много вопросов, но я их не запомнил, так же как он, наверно, не запомнил мои ответы. Из всех его вопросов до меня дошел только один.
— Тебе «Чайку» не надо? — спросил меня Женя.
— Какую чайку? — удивился я.
— Ну, жениться не собираешься?.. Могу устроить «Чайку» по знакомству… А то ждать придется. Очередь большая. А тебе без очереди, как богу без машины.
— Нет, — сказал я, — жениться я пока не собираюсь.
Возле дачи я расплатился с Женей Зоповым по счетчику, потом дал на чай два рубля. Чаевые Женя Зопов взял запросто. Я удивился.
— А как же, — спросил я, кивая головой на табличку «Работаю без чаевых!».
— А это когда не дают, тогда я работаю без чаевых, а когда дают, то с чаевыми!.. Хочешь жить — умей вертеться, — сказал холостой двадцатилетний Женя Зопов и уехал… вертеться по Москве.
А я зашагал к нашей даче… Жить, жить, жить!.. Теперь бы только Финист узнал точно, когда Юла улетает в Домбай.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
— А где ты взял этот проклятый мотоцикл? — спросил папа.
— У приятеля, — сказал я. — Он купил, а держать в Москве ему его негде. И потом он уехал на юг…
— А когда же ты научился на нем ездить?
— Жизнь всему научит, — ответил я.
— А зачем ты научился?.. И вообще зачем тебе этот проклятый мотоцикл?
Кроме как «проклятый», отец больше никак не называл мотоцикл.
Игорь Иванович говорит, что у людей есть две самые главные заботы: «Быстрее!» и «Медленнее!» Что это значит? «Это значит все, — пояснил он. — Например: быстрее передвигаться, все быстрее и быстрее, и медленней стареть…»
— Вот ты и попадешь со своим мотоциклом скорее всего в больницу… — Папа говорит и сам не верит тому, что говорит.
Вообще его не узнать в последние дни. Как будто он, по Игорю Ивановичу, стал стареть в миллион раз медленнее или все быстрее и быстрее молодеть. Папа тронул струны балалайки и стал тихо-тихо наигрывать Грига «Одинокий странник».
— А ты знаешь, что такое жизнь? — спросил меня папа, перестав перебирать струны. — Жизнь — это, брат… Это как страна, расположенная на тысяче островов, а кругом море… И вот человек переплывает с острова на остров… переплывает…
— По морю горя, — вставил я.
— Конечно, горя вокруг еще много… — согласился папа. — Целое море… Но ведь острова-то счастья…
— А если острова несчастья? — спросил я отца.
— Тогда человек всю жизнь плывет по морю счастья… но приходится делать остановки на островах несчастья… и горя… Как видишь, счастья не миновать… А потом что такое горе? У одних, как у Чацкого, «горе от ума», а у меня — как у меня… от болезни. А ты знаешь, иногда мне кажется, что идеально здоровый и счастливый человек эгоист. Эгоист своего самочувствия и существования… — сказал мне папа.
Я подумал: когда я был счастлив с Юлой, я, кроме как о себе и о Юле, ни о ком и ни о чем не думал, а теперь я думаю обо всех на земном шаре… И еще, может, мы неправильно понимаем, что «искусство требует жертв»? Может, это совсем о другом? Вот я читал об одном враче, он изучал, чем дышит человек — мышцами или легкими? Так он себе яд кураре впрыскивал… А этот яд все мышцы расслабляет. Впрыскивал — и переставал дышать. Так его, бездыханного, подключали к машине «Искусственные легкие», чтоб не умер… Может быть, художникам и артистам надо тоже не бояться страданий? Может быть, им тоже надо впрыскивать себе какой-нибудь яд вроде кураре?