— Не надо сейчас и об этом, — сказал я, отводя взгляд от Наташи.
На стене моей комнаты висела афиша, оповещающая, что состоится концерт Левашова Ф. П. (в скобках — «тенор»). Число концерта обозначено не было. Я изучал афишу. На ней была напечатана папина концертная программа из романсов Чайковского: «Отчего» — слова Л. Мея (из Гейне), «Я тебе ничего не скажу» — слова А. Фета, «Ночь» — слова Д. Ратгауза, «Нам звезды кроткие сияли» — слова А. Плещеева, «Ночи безумные» — слова А. Апухтина.
Я спросил:
— Где папа?
— На репетиции. Да, к тебе приходил какой-то мужчина.
— Какой мужчина?
— Не знаю… такой… Сердитый такой…
Наташа стала искать слово:
— Такой…
— Как все, — подсказал я.
— Как все, — согласилась она. Потом она порылась в подносе и извлекла записку и протянула ее мне. В записке было написано: «Выздоровеешь! Все будет хорошо! Вот увидишь!» И разборчивая подпись: «Смирнов». И фамилия как у всех и сам Такой Как Все!.. А ведь с него что-то началось в моей жизни. Что-то здоровое, как бы это точнее… Что-то выздоравливающее. А еще с Юрия Игоревича…
— Юрий улетел в Японию читать лекции, — сказала Наташа, не дожидаясь моего вопроса.
— Юрий Игоревич? — предположил я.
— Нет, Юра, — решительно подтвердила Наташа. — А ты знаешь, — сказала Наташа, — Юрий, оказывается, работал в Театре на Таганке, у Любимова, и знаешь кем? (Я стал соображать, кем мог работать в театре Юрий.) Ни за что не угадаешь! — пришла на помощь Наташа. — Рабочим сцены. На первом курсе университета. Еще ушел с очного на заочный и поступил в рабочие сцены.
— Зачем?
— Чтоб познакомиться по-настоящему с жизнью театра, так сказать, изнутри.
— А что мама?
— Ты знаешь, что Мамс сделал? Он взял кувалду и пришел с кувалдой к Бендарскому и говорит: «Как вы считаете, человек должен быть хорошим или плохим?» И тут же ответил: «Если бы я был только плохим, с вашей точки зрения, я бы вот этой кувалдой разбил ваш драндулет, если бы я был, по-вашему, хорошим человеком, я бы оставил все как есть… Человек должен быть справедливым! Это значит, что я сейчас разберу по винтику машину и… и возьму из нее все, что монтировал в моторе своими руками…» Взял и разобрал мотор, — засмеялась Наташа, — возле дома Бендарского. Мотор и сейчас там лежит на траве.
Я представил лицо Эдуарда, каким оно было: как всегда белым и как всегда без мимики.
Наташа продолжала рассказывать, как у Бендарского сорвалось его участие в гонках: может, она думала, что это мне приятно, но мне было все равно.
— А почему ты не в Париже? — прервал я Наташу.
— Здравствуйте! — ответила она. — Во-первых, потому, что я туда не ездила, и, во-вторых, потому, что я туда и не ездила.
— Ты… из-за меня?
— Почему это из-за тебя? Я… я из-за себя… я вообще ушла из Большого. Ты понимаешь, этот талант, он как взял и как совсем перешел у меня из ног в голову… — Наташа засмеялась.
— Ну талант перешел, а ты? — спросил я, разглядывая Юлкины письма.
— И я тоже перешла! Ты представляешь? Нет, ты не представляешь… Меня приняли в театр и дали дебют в «Доходном месте» Островского. Вот моя роль Юленьки.
То-то я заметил у Наташи под мышкой какую-то тетрадь, с которой она не расставалась ни на секунду. Наташа подсела ко мне и показала роль. На полях было написано: «Не плакать! Не смеяться! А понимать!» Наташа отняла у меня страничку с машинописным текстом и стала с выражением читать текст. Как, хоть и противен ей Белогубов, но надежды она ему подает, и как он уговаривал полюбить его, хотя бы жениться… Наташа, играя, читала свою тетрадь, а вернее — читая, играла, а до меня только что дошло, что Юленька — это уменьшительное от Юлы. И тут Юла! Наваждение какое-то! И тут «надежды подает»! Противен! Жениться ему еще не время! Уговаривает полюбить его! И тут: «…Я вам буду из города шелковые и разные материи возить и насчет провианту все будет-с!..» Я терпеливо выслушал Наташин монолог до конца и сказал:
— Поздравляю! А дым почему в воздухе? Это от фейерверка в честь твоего перехода из Большого в Малый?
— Под Москвой горят торфяники, — сказала Наташа, — и леса горят, и воздух горит. Дышать нечем… Сто лет не было такой жары.
— А когда же он?.. Этот пожар?..
— Здравствуй, он начался еще задолго… — Она хотела сказать, до чего, но, вероятно, раздумала.
— А я его и не заметил, — сказал я, — не заметил, когда он начался…
Наташа переставляла что-то на столе, убирала. А я, медленно выговаривая слова, стал рассказывать, какую картину хочу написать.