Я долго смотрел ей вслед, и мне рисовалось, что, если меня спросят, я могу рассказать, что она сейчас чувствует…
Из окна нашей веранды до меня доносились голоса, смех и звук гитары. У нас были гости. Праздновали первый папин концерт, который состоялся вчера вечером в маленьком заводском клубе где-то на окраине Москвы. Гостей было много, и все больше незнакомые: из Московской филармонии — новые папины сослуживцы, Наташины подруги — молодые артистки Малого театра, несколько человек из маминой съемочной группы и возвышавшийся над всеми, даже сидя, Финист со своим другом баскетболистом.
Я постоял некоторое время, наблюдая через выставленные со всей веранды рамы за всеми, и выделял изо всех лиц счастливое лицо отца. Отец был счастлив, и знал, что был счастлив.
По словам Бон-Ивана, все застолья, украшенные винами и закусками, делятся на две разные и совсем непохожие на себя части. В первой части застолья все слушают, но никто еще ничего не говорит, во второй части застолья все говорят, и никто никого не слушает.
Когда я перелез через ограду и подошел к дому, на веранде происходила, наверно, как раз та самая вторая часть застолья. Было шумно. Очень шумно. Затем наступила тишина, и Наташин голос запел:
Стараясь не привлекать внимания, я тихо приближался к веранде.
Когда Наташа кончила петь, раздались аплодисменты и снова все заговорили вместе.
— Хотя хозяин дома и предупреждал меня как тамаду, чтобы сегодня не было никаких тостов, в том смысле, что он в свое время их наслушался, — громко, как в цирке, сказал Бон-Иван, — мне кажется, что уж когда-когда, а сегодня нам без тостов не обойтись. Поэтому прошу налить вина в бокалы… Так…
— Итак, венок сонетов, — сказал Бон-Иван, — ожерелье тостов… — он обвел глазами гостей, как бы выбирая с кого начать, но начал сам:
— Разрешите мне на правах тамады поднять этот бокал за хозяина этого доброго дома! За Федора Левашова, за то, что вчера…
— Нет, — перебивая Бон-Ивана, сказал мой отец, поднимаясь резко со стула, — если уж сегодня в этом доме начались тосты без моего согласия, то они будут начинаться не с меня!..
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
— Когда я был молодым, — сказал весело мой отец, — у меня был друг, стихи про море писал, довольно талантливый поэт, в прошлом сам фронтовик и моряк. Он выдумал такую теорию дружбы, что, мол, в дружбе, как в море, бывают приливы и отливы. А приливы у этого друга ко мне были, когда у него кончались деньги, а отливы, когда они у него появлялись. Вот такой это был друг, но я не об этом. Я сейчас хочу сказать совсем о другом. Я о том, что мне было дано испытать в жизни то, что никому из вас, слава богу, не довелось и, не дай бог, чтобы когда-нибудь довелось испытать, — сказал отец. — Я знаю, что испытывала птица Феникс, превращаясь в пепел…
И даже об этом отец сегодня говорил весело, как ученый о каком-то научном эксперименте.
— На этом все могло бы и окончиться, — продолжал отец все так же весело, — если бы не один человек, который помог мне узнать, что испытывала птица Феникс, возрождаясь из пепла!
Как-то по-собачьи преданно он посмотрел на Ивана Ивановича и сказал:
— Одним словом, я пью за Бон-Ивана, за хорошего Ивана! За одного из самых хороших Иванов на свете. Я пью за дружбу, за дружбу без лживых приливов и подлых отливов!
Все выпили, и только один Бон-Иван нерешительно посмотрел в рюмку, потом на Левашова-старшего и сказал:
— Я поднимал тост за Федора, а пить приходится за себя, — сказал и не выпил. Подумал, оглядел стол и добавил, глядя на мою мать: — Если уж пить за хороших Иванов, то тогда и за Марий, — повторил он. Потом остановился взглядом на Наташе и сидевшем рядом с ней Юрии Игоревиче и сказал: — Следующий тост будет произносить наша милая Наташа. Прежде чем она начнет говорить, мы все поздравим ее с тем, что скоро она будет дебютировать в Малом театре в пьесе Островского в роли Юленьки. Не в первый раз балерины становятся драматическими актрисами или даже артистками кино. Что мне хочется пожелать милой Наташе, которая очутилась в драматическом театре, потому что у нее, как она остроумно изволила заметить, талант перешел из ног в голову? Мне хочется ей пожелать, чтобы ее талант остановился в голове, ибо я знаю некоторые случаи, когда талант, переходя из ног в голову, почему-то не останавливался на достигнутых успехах и из головы переходил в воздух и исчезал в неизвестном направлении. Наташеньке это, конечно, не грозит, но помнить об этом следует. Так, Наташин тост.