Свадебный набат
- Подожди.
Лена догнала меня, опалила пламенем волос. На ней были все те же зеленые перчатки - нет, все такие же зеленые, как той весной, когда мы были вместе. Такие же зеленые - но немного другие. Расшитые бусинами перчатки женщины, привыкшей к своей красоте. Я помнил ее руки затянутыми в тонкую шерсть, теплая кожа и мягкая ткань. Теперь она касалась меня зеленой кожей перчаток - и я не чувствовал ничего кроме холода.
Мы больше не были вместе. Мы - это сдвоенное горячее мы - осталось в прошлом, как те зеленые перчатки из тонкой шерсти, оставив в пронизанном дождем ноябре только меня и ее. Порознь.
Только она не хотела признаться себе, что ничего нельзя вернуть.
Касалась моей руки холодными зелеными перчатками и просила:
- Подожди, Лондон. Я жутко вымоталась сегодня в больнице. Может, выпьем кофе. Кажется, я валюсь с ног.
Мне было больно смотреть на ее огненные волосы, сильные руки, прямую спину. Она была слишком живой, слишком яркой, чтобы не ранить меня.
Она смотрела, надеясь, что я вспомню то, чего нельзя вернуть, а я думал о том, как много в ней жизни. Жизни, которая так нужна той, другой. Той, что лежала сейчас в полупустой палате и смотрела в потолок, не в силах плакать.
А меня дома ждали мама и дочь.
Моя дочь.
Девочка, у которой скоро останусь только я.
- Я не хочу быть навязчивой, - проговорила Лена. - Просто... нам было так хорошо вместе, Лондон. И когда я встретила тебя здесь, около больницы, я подумала... Может, мы могли бы...
Я не знал, что ответить. Попытался улыбнуться. Получилось, как видно, криво и не слишком весело.
- У тебя кто-то есть? - догадалась она.
Я кивнул. Я подумал о дочери. О Люсище. О суровой месячной воительнице с пеленками, которая умудрялась вытянуть руки из любого самого крепкого хлопкового кокона. О девочке, которая, словно чувствуя беду, не плакала, а только кривилась и сводила к переносице бесцветные брови - готовилась быть сильной.
- Вы очень близки?
Я снова кивнул.
- Насколько? Больше чем мы... были?
- Ну, последние пять недель я видел ее в основном без одежды, - я не мог удержаться и не подразнить Лену. Заныли шрамы на ладони - напомнили, как больно было лежать на больничной койке и думать о девушке с огненными волосами, которая так и не пришла. Думать о том, что она меня бросила.
- У вас все серьезно? - По глазам видно было, как стало больно ей. Я пожалел о своих глупых словах.
- Да. Завтра я женюсь.
- Завтра? - Глаза Лены распахнулись так широко, что радужка открылась вся, от края до края. Зеленый кружок с чернотой в центре, словно бусина, соскочившая с гайтана. Стеклянная бусина, разбившаяся вдребезги о лед непролитых слез.
- Значит, кофе отменяется? - Даже не спросила, усмехнулась собственной глупости. Пошла торопливым летящим шагом к остановке.
Я не стал просить ее подождать. Меня ждали дома.
У меня завтра свадьба.
Не помню, как прошел вечер. Я отправил маму домой, заверив, что справлюсь сам. И справился.
К десяти часам утра Пеленочная воительница была наряжена в розовый костюмчик с пони на животе и кружевной чепчик, плотно подхватывавший ее круглые щеки, а поверх всего этого плотно укатана в шерстяное одеяльце с жирафами.
Я решил не бриться, не рисковать. Легкая небритость нынче в моде и не слишком выбивается из свадебного стиля. Жениху и полагается быть слегка встрепанным и диким. Как мустангу, которого волокут на веревке в стойло долгой и счастливой жизни.
Я шел сам. Изо всех сил стараясь сосредоточиться на том, что долгой и счастливой - не будет.
И черный костюм, и любимый длинный черный плащ, отразившись в зеркале, показались слишком черными. Только жирафы на одеяле дочки, словно беспардонные солнечные зайцы, нарушали общий траурный вид.
Запереть дверь получилось не с первой попытки. Большой букет и младенец на руках не слишком способствуют ловкости.
Пока я копался, кончик какой-то декоративной травины попал Воительнице в нос, и она скривилась и приготовилась плакать.
Но не заплакала.
Не плакала, пока мы ехали в такси. Пока входили через приемное отделение в корпус, пока поднимались на лифте.
Сверлила меня тяжелым серым взглядом.
Не бывает у младенцев таких глаз, такого выражения. Отчего-то казалось мне в тот момент, что судьба на меня смотрит.
Я не сразу заметил Лену.
Огненные волосы были спрятаны под белую шапочку, зеленые кожаные перчатки превратились в латексные синие. Она старательно делала вид, что идет по своим медсестричьим делам. И кто-то из приоткрытой двери ординаторской с сожалением спросил ее: «Что, опять Васильева рвало?».
Она не ответила.
Только остановилась внезапно, в один шаг оказалась передо мной, загородив вход в палату.