Проходя миом кресла, Валентин в ужасе отшатнулся от трупа Фаренгейта.
В дверях Чехов обернулся и оглядел комнату, проверяя, все ли он оставляет так, как надо.
В руке Фаренгейта продолжала дымиться сигарета.
Хлопнула входная дверь.
Сигарета продолжала дымиться. Наконец огонек добежал до пальцев трупа. Рука трупа дернулась, и мертвец отчетливо произнес: «О! Блин! Сигарету не мог забрать, садюга».
Сигарета выпала из руки на ковер, и тот начал тлеть. Фаренгейт вскочил с кресла и побежал на кухню в поисках какой-нибудь емкости для воды. К счастью, он нашел там шесть двухлитровых бутылей со «Швепсом». Вася быстро открыл одну из них, плеснул на ковер и тут же пожалел об этом. «Швепс» издавал запах бензина, тлеющий кусочек ковра вспыхнул, и огонь тут же перекинулся на скатерть и шторы.
Сообщение о смерти Педерсена
За традиционным утренним кофе Леня листал толстую утреннюю газету и вдруг среди фотографий застреленных и зарезанных за ночь проституток увидел знакомую физиономию Валентина Педерсена.
– Ты только посмотри, что делается! – Леня стал читать газетное сообщение: – Вчера в собственной квартире был застрелен и сожжен секретарь фонда Гогенройтера Валентин Педерсен. Убийство вряд ли можно назвать загадочным, поскольку господин Педерсен был известен в обществе своими экстравагантными сексуальными привязанностями. Полиция получила видеокассету, где во всех подробностях показано это убийство, носящее явно ритуальный характер.
– Да что ты говоришь? – удивился Саша, намазывая тост мягким сыром. – Ну-ка, дай-ка газету.
Леня отдал газету человеку в клубном пиджаке с забинтованной правой кистью, и тот отнес ее Саше на другой конец гигантского стола.
– А-я-яй! Говорил же я ему, – сокрушался Саша, разглядывая фото в газете. – Говорил же я ему: Валя, не снимай мужиков на улице. Ты плохо кончишь. Вот так сдохнешь как собака где-нибудь. Да, Вася? – неожиданно обратился Саша к стоящему за его спиной человеку.
– Да ну вас, – отмахнулся Вася-Фаренгейт и мелко перекрестился забинтованной рукой.
В комнату стремительно вошел хмурый Достоевский.
– Александр Сергеевич! – обрадовался Фаренгейт.
– Ну что, придурок, олух царя небесного! Простого дела нельзя поручить. Скажи спасибо, что сам жив остался, а не подложили тебя вместо Педерсена. И чего дурака пожалели? Ты хоть видел, кто это сделал?
– Ну да. Так на квартире Педерсена еще один ждал, до меня пришел. А чего нам делить – цель-то общая.
– Пили? – деловито спросил Достоевский.
– Немного. За общие цели.
– Как же ты с ним разговаривал?
– А он по-русски, как я, говорит.
– Ну ладно, Педерсена нет, а это главное. Считай, что второй раз родился, но третьего не будет, если так же работать будешь, уголовная морда. Ладно, выйди, нам поговорить надо.
– Готов искупить вину кровью, – торжественно произнес Вася и обиженно засопел.
– Погоди, еще будет случай. – Достоевский махнул рукой и, когда Фаренгейт вышел, сказал: – Есть к вам, ребята, одна просьба.
– Чья? – спросил Леня.
– Родины, – торжественно произнес генерал. – Родина стонет под игом зарубежных кредитов. Вот если бы вы выкупили их, то...
– Но ведь на это сумасшедшие деньги нужны, – сказал Леня, – у нас таких денег нет.
– Во-первых, деньги у вас есть, – возразил Достоевский, – а во-вторых, надо не так уж и много. Никто ведь всерьез не верит, что мы их отдадим, и долги сейчас можно скупить за половину, а то и за четверть номинала. – Это было произнесено с такой внутренней верой, что, казалось, окажись у Александра Сергеевича сейчас с собой несколько десятков миллиардов долларов, выложил бы за долги России не задумываясь.
– А что нам с ними делать? – спросил Саша.
– То-то и оно, – загадочно сказал Достоевский. – Весь мир зиждется на корысти и обмане, а вы продемонстрируете новый, духовный подход к экономике. Выкупите, например, эти долги и... – Александр Сергеевич замолчал, подбирая слова, которые дошли бы до самого сердца Саши и Лени.
Друзья переглянулись.
– И что? – настороженно спросил Леня.
– И не предъявите их России, ну, хотя бы лет, скажем, пять – семь, чтобы страна задышала, средний бизнес закрутился, бюджетники бы одежду себе могли купить, а не только еду. – Кадык Александра Сергеевича задрожал, но генерал подавил волнение и глубоко вздохнул, прогоняя подступившие слезы.
Друзьям стало неловко от своей черствости и скаредности.
– Но ведь мы тогда заморозим огромные средства, которые должны быть направлены на развитие гейской цивилизации. Это наш долг перед покойным Гугенройтером, – очень осторожно, стараясь не обидеть Достоевского, заметил Леня.
– Мы понимаем ваше положение, – согласился Александр Сергеевич, – и готовы всячески поддержать любые ваши начинания по развитию этой цивилизации. Мы, например, будем содействовать вашей инициативе внесения в олимпийскую программу некоторых видов спорта, отсутствие которых можно рассматривать как ущемление прав сексуальных меньшинств.
– Какой еще инициативы? – спросил Саша. – Что вы имеете в виду, Александр Сергеевич?
– Инициативы фонда Гугенройтера, которая пока тонет в бюрократическом болоте олимпийского комитета. Это насчет включения в олимпийскую программу мужской художественной гимнастики, парных мужских танцев на льду и еще кое-чего по мелочи. Естественно, у большей части руководителей олимпийского движения это вызовет протест, ну так мы их и натянем, – генерал двинул руками, словно натягивал вожжи, – за ущемление прав сексуальных меньшинств. И вашу задницу поможем прикрыть. Сделаем олимпиаду голубой! – провозгласил Достоевский и выпил неизвестно откуда взявшийся у него в руках стакан.
И через несколько секунд, заев водку маслиной, Достоевский исчез, мгновенно испарившись.
– Никак не привыкну к его манере появляться и исчезать, – сказал Леня.
Над столом повисла пауза.
Взгляд Лени столкнулся со взглядом старика на большой фотографии. После длительной паузы Леня сказал, как бы подводя итог своим размышлениям:
– Ну что, старик, не ждал ты от нас такого дерьма?
– Да, доигрались, – язвительно проговорил Саша, – мне вообще перестает нравиться быть мультимиллиардером: такое впечатление, будто я проживаю чью-то чужую жизнь, а не свою. Никаких привычных радостей, не с кем даже поругаться, все, кроме женщин, сразу говорят: «Да, сэр!» – и проблемы как не бывало. А женщины начинают превращаться в навязчивый бред: имея такие бабки, не иметь ни одной бабы! И ни к попу, ни к психоаналитику не пойдешь. – Саша насупился и обиженно замолчал.
– Ну и что ты предлагаешь? – спросил его Леня, разливая водку.
– А что тут предложишь? – сказал обреченно Саша. – Назвался груздем, становись строиться.
Бой курантов полетел над морем, удаляясь от одинокого скалистого острова, на котором таланты и деньги Голливуда построили точную копию Московского Кремля.
Скупка
Задуманная Начальником Достоевского операция по скупке государственных долгов России неожиданно для Саши и Лени забуксовала и чуть не встала вовсе. Оказалось, что государственные долги – это вовсе не то же самое, что долги соседей, сослуживцев и друзей. Даже мафия заинтересована вернуть деньги, которые она дала кому-то в долг. И только банки, предоставляющие кредиты государствам, чувствуют себя довольно глупо, если им захотят вернуть долг сполна и вовремя. Не для того давали эти деньги, чтобы возвращать, потому что долг – это влияние на государство, это возможность давления на него, это его зависимость от банка или, точнее, оттого, кому этот банк принадлежит.
Лене и Саше срочно пришлось преодолевать этот политэкономический ликбез в ходе переговоров, которые поначалу не приносили никакого результата. Подписывались какие-то протоколы о намерениях, рамочные договоры, договоры по блокам вопросов, дополнения к протоколам о намерениях, уточнения к порядку проведения процедуры, уточнения списков участников, но самая головоломная часть переговоров – определение процентов на проценты по договорам о прежних вариантах реструктуризации долгов – стопорилась, и друзья понимали, что над ними попросту издеваются.