"Иду по городу, говорю себе: "Грешно воровать - нищий народ". Однако иду, потому что ворую с детства.
На южном вокзале вижу фраера - прикинут, одет по-нашему, знатно по теперешним временам, и при нем два хорошей кожи угла. Отворотил угол без несчастья - угол - значит чемодан - поясняю опять-таки для несведущих,- вор с неудовольствием поглядел на рабочего и продолжал: - Иду себе спокойно по бану к выходу..." Тут выступил вперед учитель, сказав: "Брат, мы же тут все несведущие, и ты на это не обижайся, а рассказывай плавно, по-русски, без воровского языка".
Вор подумал, кивнул головой согласно: "Ладно, попробую, - и начал плавн но: - Значит, иду к выходу и в самых вокзальных дверях сталкиваюсь нос к носу с Николаем Ивановичем. Вышли с ним на площадь привокзальную, закурили, разговариваем, как, мол, жизнь, когда никакой жизни нет, идет сплошная черная пиковая масть. Говорили долго, потому давно не виделись: "Ну,- говорит,- бежать надо, но ответь на один мой вопрос: что в чемодане, что стоит у ног твоих?" Снимает с руки часы и предлагает: "Скажи, что в чемодане и твои часы!" Я было вбок, он за мной, часы опять на руку надел и смотрит на меня как обычный легавый: "Открывай чемодан",- шипит. Я же вразумляю его: "Ну взял я чемодан у фраера - не обеднеет. Взял без свидетелей. Ты же меня знаешь - не колюсь я". Подумал, махнул рукой: "Ладно, пойдем оформим - сдашь чемодан, как пропавший, и уйдешь". Обидел он меня тут сильно, на мне же шесть судимостей - все кражи - пойди я с ним в его ведомство, никто свидетелей не спросит, и в суде также не спросят. Сказал я все это, бросил чемодан ему под ноги и пошел свободный. Но то ли день такой выдался в полоску, то ли поезд запаздывал...- Вор задумался, посчитал по пальцам, сказал удовлетворенный: - Точно, день! Понедельник.- Тут вор замолчал и стал смотреть вверх, на звезды.... "Ты рассказывай - дальше что?" - "А ничего,- лениво сказал вор,- вылетел из вокзальных дверей потерпевший, заметил желтый свой чемодан - мы же почти что у дверей, шагах в десяти стояли - подлетел ко мне, кричит: "Он украл. Клянусь, он". Вор замолчал и уже начал песню, однако, услышав вопрос, ответил: "Что дальше? Дали семь лет - и точка, дальше же ничего - пусто все дальше..."
Сидели братья в траве, пел в ночи грустную песню вор...
Песня была длинной, а конец совсем печальный. Дослушав песню, сидели тихо, и вор продолжил рассказ:
"После суда - руки за спину - повели, посадили в воронок. Подъехали к тюрьме, открывают ворота, въехал воронок во двор тюремный, остановился, вывели всех шестерых, сидевших в воронке, поставили в шеренгу, никуда не ведут - ждут. Стою и думаю: "Непонятно все, не по внутреннему распорядку все идет".
Выходит из административного корпуса начальник тюрьмы, полковник Василий Васильевич - Васька, попросту. Конвойный подает ему документы на заключенных, пять папок, начальник вручает дела в папках тюремному конвою и пятен рых - здоровых лбов - уводят на шмон. Стою один, и никого в тюремном дворе нет - "воронок" уехал, конвой ушел, и напротив меня стоит только начальник с моим делом под мышкой. Постоял, подошел близко и говорит: "Константинов, ты же Иванов, ты же Коробов, ну зачем ты Василий явился!" Я как услышал слова эти: "Зачем явился", растерялся: "Как, говорю, зачем? Статья на мне". А он смотрит на меня, качает головой, сокрушается: "Ты же, Вася, честный вор,- что тебе здесь делать? Ответь!" - "Сидеть,- говорю.- Да что я толкую - вы, начальник, не хуже меня все знаете!" Тут его будто прорвало, хлопнул папкой с делом по колену, согнулся в дугу и заорал на весь двор: "С кем сидеть собрался, с мокрушниками, рэкетирами, с бандитами деревянными или, может, с врагами народа, что миллиардами ворочают? Ты как-никак вор в законе. Позорно с ними сидеть. Понял?" - "А как же рецидив - кража как?" - спрашиваю. Он мужик пожилой, устал, видать, от крика своего, махнул рукой: "Какая кража... Разве сейчас так крадут? В общем так хочешь сидеть, давай миллион. Это дешево еще - миллион - у них здесь семга под койками, жрать не успевают - тюрьма рыбой пропахла. Давай пять миллионов и иди на шмон самолично". Подковырнул я его здесь: "Какие пять - говорил миллион!" Рассмеялся начальник: "Пойдем, - говорит, - со мной". Пришли к нему в кабинет, наливает начальник себе и мне из квадратной литровой бутылки водки и говорит: "Может, за подлость честный вор посчитает с легавым пить, а я выпью!" Подумал я: "Нарушаю закон наш!" С другой же стороны, плохого о нем не слышал, в общем выпили по стакану, поглядел он на бутылку - указал в нее пальцем: "Знаешь, откуда? На шмоне в жопе нашли. Видел лбов, что с тобой ехали - у такого и нашли. Ты пей, одеколоном вымыли, и не раз - я брезгливый. Пятеро же, что с тобой привезли, - мокрушники, вышак им светит, но, поверь, через два-три года на свободе будут - выкупят. Вот такие дела, Василий... Не смотри на бицепсы - душа у них цыплячья!"
Не помню, как вышли, как дошли до ворот, помню только, прежде чем сел в поезд, генерала встретил с тележкой багажной".
Братья сидели хмурые и один-единственный вопрос задали: "А знаешь, откуда взялись те, что миллиардами ворочают?" На что вор, подумав, ответил так: "Про всех сказать не берусь, но контингент по торговой части и раньше сидел, только без семги".
Светало, когда братья закончили разговор, поднялись и вошли в дом, не услышав, как первая машина, урча мотором, тяжело въехала в сорванные ворота неработающего, остановленного завода, кузов самосвала поднялся черной коробкой вверх, и первая гора мусора легла на землю поселка.
Дела коммерческие складывались у Пенкина по-разному. Бывало, что, приходя по вызову к заказчику, встречал в квартире милицию, щелкающих камерами экспертов, а самого заказчика лежащим на полу, с прошитым автоматной очередью животом. Уйти незаметно было невозможно, да и глупо - найдут, и потому приходилось сидеть в официальных местах, давать показания следователю, который, правда, быстро отпускал Пенкина, убедившись, что имеет дело с художником, и только.
Может быть, из-за подобного случая с заказчиком и последующего захоронения тела вернулся Пенкин к вопросу, за который уже как-то брался решать, снимая кальки с рисунков и даже вылепив из глины "болванку" головы.