Максим увидел немца: в углу, за письменным столом сидел маленький тщедушный очкарик в серой форме с погонами зондерфюрера. Фашист усердно заполнял какой-то журнал и не обращал внимания на происходящее вокруг. Судя по унылому виду, немцу надоели бесконечные допросы, писанина и крики жертв.
У окна, на широком кожаном диване, расположился долговязый тип с острым желчным лицом и большими карими глазами, в которых застыло плохо скрываемое раздражение. Он курил длинную немецкую сигарету, выпуская из носа струи дыма. Максим понял, что это и есть Козел.
Посередине зала на деревянной лавке лицом вниз лежал Сергей. Его спина казалась залитой красными блестящими чернилами. Темные капли стекали на пол. Низенький, коренастый палач, гыкая, избивал узника плетью, скрученной из электрических проводов. Сергей мучительно стонал при каждом ударе: очевидно, страдания переполнили чашу его стойкости. Но говорить он отказывался.
- Хватит, Будила! – Козел указал на двустворчатую дверь в дальнем конце зала. – Туда его. И займемся нашим гостем. Может, чего и выжмем, пока хозяева инструкции не прислали.
Полицаи бросили щипцы, отвязали Сергея и оттащили его к противоположной стене. Будила схватил страдальца за здоровую руку, сунул пальцы в щель между створкой и косяком, и закрыл дверь. Сергей страшно закричал, обмяк, глаза его закатились, и он повис на руках у палачей. Краем глаза Максим увидел, как передернулось лицо немецкого зондерфюрера. Козел и Будила остались равнодушно-спокойными. Для них истязать людей было серой обыденностью. Максим же окаменел от ужаса.
Сергея оттащили от двери и вылили на голову ведро холодной воды. Он зашевелился, заохал, прижимая к груди изувеченную руку.
- Почему этот в одежде? – резко воскликнул Козел. – Снять!
Будила вытянул руки, похожие на ковши экскаватора.
- Опусти грабли! – тихо произнес Максим. – Я сам!
- Сам с усам! – хохотнул Будила, но отошел в сторону.
Максим разделся до пояса и бросил куртку, свитер и рубашку на пол. Майка полетела туда же.
- Я готов!
- Ты нам ничего сказать не хочешь? – прищурился Козел. – Будила утомился уже. Может, быть, краснопузый, ты не будешь нас водить за нос и поведаешь историю о друзьях-комсомольцах? Это ведь ты мутишь воду, да? Ради чего ты мальчишек подставил?
Козел вскочил и рявкнул во всю глотку:
- Куда шел? Кто твой командир? Где собираетесь? Отвечай!
Максим пожал плечами. Невероятное упрямство – обычная, с детства, реакция на крик, поднялось из груди и встало неодолимой преградой на пути разума и логики. В другое время Максим, может быть, попытался отговориться, убедить полицаев в своей непричастности к подполью, но сейчас ему хотелось послать уродов куда подальше – и будь что будет.
- Я даже не знаю, как местная организация называется, - остатки разума все же прорвались через барьер упорства. – А если б и знал, то вам не сказал бы. Идите вы в жопу, гитлеровские поползни!
Неожиданно Козел расхохотался так, что, зондерфюрер оторвался от бумаг и посмотрел на него с удивлением и одновременно сочувствием во взгляде.
- Гитлеровские поползни, - утирая слезы, повторил Козел. – Ты хоть знаешь, кто такой поползень, двоечник?
Наверное, начальник Усть-Урупской полиции до войны работал школьным учителем. Интересно, чему может научить детей человек, способный предать свою страну и народ? Таким «учителям» место разве что в кочегарах. И то для них это, пожалуй, слишком почетная должность. Но свое негодование Максим оставил при себе.
- Тебе-то какая разница, палач? – спокойно, стараясь не выдавать страха перед пытками, произнес он. – Я все равно ничего не скажу. Жги, кат!
- Вот, значит, как? Будила! Начинай!
Палач швырнул Максима на окровавленную скамью и взмахнул плетью. Спину ожгло огнем. Перед глазами поплыл красный туман. Сквозь мглу отчетливо проступило искаженное яростью лицо матери с резиновым шлангом в руках.
- Я тебе и твоему братцу говорила не брать конфеты, тварина? Говорила. Они только для меня! Вы своими погаными руками не имеете права их касаться!
Она избивала Максима до синяков, до кровавых полос на спине.
- И только попробуй мне завыть, урод! Еще получишь!
Все наказания маленький Максим переносил без криков и слез. И сейчас, в руках опытного палача, он не испустил ни единого стона или вздоха. На пятнадцатом ударе его пришлось отливать водой.