— Ой, — сообразила Зинаида, — а как он мог убить, он ведь без ружья в лес-то ходил.
— Как это без ружья, на охоту и без ружья?
— Не брал сегодня, ей-богу, — Зинаида хлопнула ладонями себя по коленям, — вот и люди подтвердят, кто видел. Ты разберись-ко, Валя.
Но Кашутину сомнение не тронуло. Она встала и перед уходом сказала:
— Товарищи жалко, что уехали, но сказали, что в случае чего все письменно подтвердят, хотя пока не будут в суд… Люди благородные, власть, так сказать… Кому я больше верить должна, им или Гераське вашему. Будем прорабатывать.
Через два дня Герасим поднялся и первым делом похоронил Сваню на берегу, напротив своего дома. Еле выпросил в сельсовете.
Председательша было ни в какую, да выручила секретарь — Нина Владимировна, тихая, все понимающая. Она Герасиму всегда верила. Вынесла Сваню из холодного чулана, где лежал он, как вещественное доказательство его, Балясникова, вины, отдала.
На могиле лебедя Герасим поставил маленький белый столбик, на котором аккуратно вырезал одно только слово «Сваня». Закопал птицу глубоко, чтобы не разрыли собаки.
Через неделю его вызвали в сельсовет на заседание исполкома и проработали.
Ругали вяло, но единодушно. Встрял только Петр Григорьевич, бухгалтер.
— Нет доказательств вины товарища Балясникова, — сказал он, — ружья при нем не было, это зафиксировано. Может, зря ругаем.
Председательша Кашутина так взъелась, что бухгалтер, наверно, не возрадовался.
— Я тебе, Петр Григорьевич, не говорила разве, от кого поступил сигнал? Разве эти лица могут врать? Так по-твоему? А ружье, незарегистрированное, может, закопано у Балясникова где-нибудь, в лес уходит и раскапывает. Не может такого? Вечно ты, Петр Григорьевич, с сомнениями.
Бухгалтер больше не возражал.
После проработки Герасим Балясников три дня лежал на печи. Жена пыталась его образумить, мол, на кузне ждут… Но он не вставал, только скрипел зубами и, отвернувшись к стене, чего-то бормотал. Зинаида не разобрала чего.
