Разумеется, без вооруженных столкновений, актов саботажа и прочих проявлений несогласия не проходило – случалось всякое, но кровавые реки не текли. Да, имели место локальные бои с применением авиации и артиллерии, показательные расстрелы, пожизненное выселение на холодный и необитаемый Эшт… Но большей частью противостояние новой власти было вполне мирным, хотя головной боли добавляло. Провинция Паско, например, вежливо отказалась признавать Мониторию за орган государственного управления, мотивируя это тем, что как жили без колдунов не одно столетие, так и дальше проживем, а любые перемены суть только вред. До сих пор не помогли ни уговоры, ни угрозы, ни даже бронемобильный корпус, занявший центр столицы. Из несогласных никто за оружие не хватался, диверсии и провокации не устраивал – просто был против. Все население, как один человек, сказало дружное «нет», и загвоздка была именно в этом, не расстреляешь же всех сто пятьдесят тысяч человек, которые активного противодействия не проявляют… Роут-Ганк, прибрежная зона на юге материка, вроде бы с радостью согласилась заменить имперского наместника на представителей Монитории. Однако юридические и бюрократические препоны, которые с милейшей улыбкой ставили им местные чиновники, ссылаясь как на прежние, так и на новые законы, грозили затяжной позиционной войной с аппаратом. В области Некушд, куда бежали несогласные, чтобы оттуда морем перебираться в колонии и протектораты, тоже что-то назревало. И так далее, и тому подобное…
Гробовое молчание хранила и официальная церковь, пока не высказываясь в поддержку мятежникам и не призывая к крестовому походу против колдунов. Это было на руку революции. Наверное, верх-понтификат, глава Храма, понимал, что, какое бы решение он не принял, это переведет конфликт в плоскость религии. А сие означает, что кровь хлынет бурными потоками, ее будет не остановить, и волны восстания окрасятся в багровое…
– Больше половины материка уже наша, – сказала Визари, неприязненно глядя на карту. – Двести семьдесят городов, четырнадцать провинций. Все государства Гвидора признали нового сюзерена, но наверняка усиленно сейчас размышляют, как бы под шумок расширить свои территории и отхапать кусок пожирнее. Организовывают альянсы, подумывают, не напасть ли на Корону, где граница послабее. Ханнра колеблется, но на переговоры с Гвидором пока не пойдет. Так что все хорошо. Все просто отлично!.. – она резко повернулась. – Как думаешь, может быть, все же имело смысл императора поставить к стенке?
Сварог вздрогнул и невольно напрягся. Если она начинает сомневаться, правильно ли поступила, отправив трясущегося от страха правителя и его семью в бессрочную ссылку, значит, дело действительно щекотливое. В свое время они спорили до хрипоты. Визари доказывала, что свергнутого монарха необходимо устранить, дабы не дать оппозиции шанса использовать старичка как символ, фетиш, знамя, под которым возможно сплотить недовольных. Сварог же, памятуя о печальной славе дома Ипатьева, уверял, что это бесполезно и только усложнит дело – ведь их основному противнику, Каскаду, наплевать с высокой колокольни на то, жив гарант Империи или мертв, тогда как смерть опального самодержца, во-первых, продемонстрирует бессмысленную жестокость новой власти, а с другой, позволит выставить его мучеником, невинно убиенным агнцем… Не забывай, Щепка, – говорил Сварог, – верх-понтификат еще не высказал мнения церкви по поводу нас. Ты что, хочешь, чтобы он нас проклял за убийство человека, которого самолично помазал на царствование?
Наверное, именно этот довод склонил ее к тому, что император остался жив. Однако теперь каждый раз, когда ей предстоял непростой выбор, Визари вспоминала тот спор.