«Именно так», — кивнул Резанов. И снова попытался повернуть голову влево, чтобы взглянуть на меня. Да где там!
«Мм-да-аа, вашбродь», — задумчиво протянул я.
«Вашбродь? — сдвинул брови Резанов. — Так Вы, что же, стало быть из нижних чинов?»
«Да это как сказать, — хмыкнул я, — Можно сказать и так. А вообще Николай Петрович, в моё время, — сделал ударение на слове „моё“, — нижних чинов как таковых нет. Как нет и верхнего сословия. То есть дворян».
«Как это так?»
«Да вот так», — я как смог развёл руками.
«Постойте, постойте, а император? Император же дворянин!» — Резанов думал что поймал меня «за руку».
«Видите ли, Николай Петрович, ровно через 111 лет — Ну, чуть — чуть раньше, в феврале 1917 года Император Николай II будет низложен… А через год его вместе с семьёй в Екатеринбурге заколют штыками австрийские военнопленные».
Ноги Резанова, а значит и мои, от такой скверной новости подкосились и я пожалел, что заранее не попросил вернуться в беседку чтобы поговорить спокойной обстановке.
Словно боксерскими перчатками, как учил когда-то тренер, я растёр щёки, нос, лоб чтобы пригнать кровь со свежим кислородом к голове и быстро взбодриться. Подействовало! Попутчик видимо тоже что-то предпринял, потому что достаточно быстро оправился и, держась рукой за сердце сам поплёлся назад.
Рухнул на серый щербатый камень скамьи, откинулся на стену:
«Что-то мне Вам не верится», — устало произнес он.
«Ну… Давайте сейчас не будем об этом… Вы спросили про нижних чинов… Так я капитан, офицер то бишь. Но в моё время офицером может стать любой. Даже женщины есть офицеры. Не много, но есть».
«Да ладно, — отмахнулся хозяин тела. Но в голосе прорезалось неподдельное любопытство, — Это уж Вы, сударь, завираетесь».
«Да-а, понимаю, Вам в это трудно поверить, как-нибудь порасскажу, сейчас просто поверьте на слово. Послушайте! — осенило меня, — Николай Петрович, предлагаю для упрощения перейти на „Ты“. Сама жизнь нас к этому подталкивает. А?»
Резанов пожевал губами, махнул рукой:
«Деваться и вправду некуда, давайте. — Тогда зови меня Савелием, а я тебя вашбродь, раз уж так сложилось, нас всё-равно никто не слышит».
Резанов вздохнул.
«Вот что, Николай Петрович, Я так понимаю, вы намерены, едва суда загрузят провиантом, как можно быстрее отплыть на Аляску?»
«Какую такую Аляску?» — насторожился партнер.
«Ах да, Да это ж Потом эту землю так назовут, Когда её американцам продадут».
«Как продадут?» — возмутился он.
«Так, Ладно, всё потом, — отмахнулся я, — В Новооархангельск наверное отплывете, так?»
«Ну да».
«Вашбродь, не хотелось мне тебе этого говорить… Но боюсь, что тебе не судьба обвенчаться с Кончитой».
«Хочешь отговорить?» — напрягся Резанов.
«Да какое там. Отговаривать Тебя бессмысленно. Дело в другом. Скажи она давала понять что ждет от Тебя ребенка?»
«Как ждёт? — побледнел Резанов, — Всего один…» — и осекся.
«Да знаю, в каюте вы там», — вздохнул я.
Резанов покраснел, вместе с ним и я.
«Странная физиология, надо учесть», — подумал я. Вслух же проговорил:
«Ну так, в ближайшие дни она признается что ждет от тебя ребёнка. И ты, невзирая ни на что помчишься. Сначала в Новоархангельск, где будете долго разгружаться и потом забивать трюмы мехами, и всё время будешь задерживаться. Где-то в сентябре прибудете в Охотск. Оттуда верхами полетишь в Санкт-Петербург: Тебе надо как можно скорее получить разрешение Императора на венчание с католичкой. И его содействия для получения благословения для Кончиты от Папы Римского на брак с православным».
«М-м-м», — промычал Резанов, уловив досаду в этом междометии, я продолжил:
«Боюсь тебя огорчать, но где-то в районе Иркутска ты с высокой температурой упадешь с лошади и в марте 1807 года скоропостижно скончаешься… Тебя похоронят подле Красноярского монастыря».
Резанов заворочался, заерзал, запыхтел протестуя.
«Вот что, Николай Петрович, — предупредил его потуги я, — не возмущайся ты так. Тебе нельзя. У Тебя сердце больное, как я вижу. Заодно и мне хуже. Я это говорю не для того, чтобы Тебя заставить отказаться от Твоих намерений или напугать — Я Тебе хочу помочь, а заодно и себе. Поэтому предлагаю кое-что другое».
Резанов справа притих и словно погрузнел: я чувствовал что руки, ноги, тело, голова — да весь будто налился свинцом. «Может не надо было так вот сразу вываливать на него всё?» — пожалел я хозяина тела. — Но, с другой стороны, рано или поздно всё равно пришлось бы открыть ему глаза на грядущее. И потом: он может попереть дуриком и помереть, а мне ещё пожить охота!