Заинтересовал стук из подворья справа: тук, тук-тук, тук, тук-тук. Немножко порассуждал, догадался: кузнец скорее всего — ну да вон и Подкова висит на воротах.
Выше по улочке, на этот раз слева, пахнуло будто турецкими кожаными куртками. Я поводил глазами благо Рязанов на дорогу внимания не обращал, весь ушел в себя и лишь механически переставлял ноги. Хотел было его толкнуть, поинтересоваться что здесь находится, но потом решил сам подумать.
По хомуту уразумел что здесь работает шорник, который делает упряжь для вьючных животных.
Вскоре Однако надоело глазеть. Решил: «А почему бы не попробовать приноровиться к движениям владельца тела, постараться „поймать“ ритм?»
Это принесло бы несомненную пользу: не любил я чтобы кто-то был надо мною. И потом, это может стать козырем в решительный момент.
Тихой сапой принялся включать ноги. Ощущения как при езде на раме велосипеда за пассажира: так и тянет рулить самому.
И в первые попытки никак не попадал в такт. Но вот уловил один раз, второй. Напоминало то, как маленький ребёнок учится ходить. Зациклился на собственных ощущениях, едва не споткнулся и чуть было не грохнулся.
Резанов только оступился, чуть качнулся вперед, но даже шага не переменил и я успокоив себя тем, что упасть всё равно не смогу, принялся упрямо повторять свои попытки.
Где-то на пятый раз попал в ритм и уже начал предугадывать движение тела: шёл пока не напрягаясь, но ноги уже чувствовал хорошо, вот только в ножнах то и дело путался. Затем к ногам подключил руки: благо ими владелец тела не очень-то размахивал, хотя эфес шпаги нет-нет да и придерживал. А глазами я уже и так во всю зыркал по сторонам.
И, в общем-то, от такого даже мизерного движения почудилось: потеплело, будто кровь побежала по жилам, мысли живее заворочались. Ну и настроение стало куда бодрее.
Вскоре улочка расширилась и вдали показалось группа деревьев ближе представшая парком. В глубине которого проглядывал добротный барский дом. Именно такие в своё время видел в музее-усадьбе Спасское-Лутовиново, в Скородненской сельской школе, которая находилась в бывшем помещичьем доме: колонны поддерживают мощный козырек над входом широкие гранитные ступеньки порога — да, типичный барский дом.
Шагов за двести увидел, как в левом крыле из-за бархатной шторы приветственно машет ручкой симпатичная девушка. Заморгал от поразившей схожести. Чуть головой не мотнул, пытаясь стряхнуть наваждение. А в сознание камергера по — видимому ничего не пробилось и он продолжал размеренно шуршать башмаками по ухоженной песчаной дорожке заложив левую руку за спину.
Глава 2:
Любовь и ненависть и дружба
По испански я понимал всего несколько слов. Поэтому пока Резанов передавал дворецкому шляпу и шпагу, я с любопытством осматривался.
Когда-то, в девятом классе я был на экскурсии в музее-усадьбе Ивана Сергеевича Тургенева Спасское-Лутовиново, что подо Мценском Орловской области. Но тогда мало что запомнил, хорохорился перед девчонками, прикалывался с пацанами — возраст был такой. В память врезался костяной нож для разрезания бумаг. Поразился что нож белый и не верилось, что им можно что-либо разрезать. Так вот здешние убранство и расположение апартаментов сильно напоминали те.
Командор подошел к ростовому зеркалу поправить шейный платок, на меня оттуда смотрел статный мужчина около метра восьмидесяти сантиметров, с лицом Штирлица. Как бишь того актёра зовут?… Ах да, Вячеслав Тихонов. Ну что ж, это тело мне по душе.
В большом зале (гостиной) Резанова встретили миловидная женщина лет тридцати пяти, чем-то неуловимо напоминающая певицу из молодости моей мамы Людмилу Сенчину. И подвижный для его пухлости мужчина примерно того же возраста, сильно смахивающий на Александра Цекало из кабаре-дуэта «Академия». Все чинно расселись за массивным круглым столом и минут пятнадцать болтали, насколько я понял, ни о чём. Пахло как в библиотеке, сухостью и книжной пылью.
Но вот слуги подали чай с пирожками и появилась ОНА.
Я сморгнул и чуть не подавился: Нет, бывает же такое! Кончита была точь-в-точь моя Машка! Ну разве что помоложе чуточку. И мне вспомнилось весьма образное и точное описание девушки, оставленное корабельным врачом экспедиции 1806 года в Калифорнию Георгом Лангсдорфом: