Я вложил тяжелую свинцовую пулю в чашку пращи — жалко все же, что нельзя ею пользоваться лежа: так бы здорово, прилег в кустах, и знаю закидывай этих баранов свинцовыми яблочками. Эххх…
Щелчок ремня — и тяжелая пуля по пологой дуге отправляется в недолгий полет, закончившийся башкой Скафти Финнсона. Не было бы на ней шлема, тут бы ему и пораскинуть мозгами, а так — отделается сотрясением.
Если есть что сотрясать, разумеется.
Квист же, совсем дураком не был, щелчок пращи услышал, звук удара пули по шлему тоже, и щитом прикрылся с нужной стороны. Присев около лежащего ничком брата, он, видимо, живчик у того проверил, и, убедившись в том, что тот жив, двинулся ко мне. Я потратил на него еще четыре пули: в рожу ему так и не попал, все в щит, лишь одна срикошетировала о шлем — Квист на это лишь выругался, да слегка пошатнулся.
Зато пятой удачнейшим образом попал ему в бедро — звучный шлепок и крик боли меня несказанно порадовал. Тем не менее, он находился уже слишком близко, и праща стала бесполезной. Я повесил ее на куст и взялся за секиру, проведя рукой по ее гладкому древку, как велел дед, вспомнил о Вальхалле, и, поцеловав холодное железко, шагнул на кромку берега.
Мы уже довольно продолжительное время занимаемся с Квистом Финнсоном тем, что старый Олаф презрительно называл рукоблудием, и, видя подобное на своих тренировках, жестоко карал, сокрушая своим подкованным сапожищем юные задницы виноватых.
А именно — бестолковое топтание на одном месте, без видимого результата, когда противники чередуют одни и те же приемы и тактику.
Квист успешно дохромал до берега, и встал на якорь в паре футов от твердой поверхности острова, по колено в воде, прикрывшись круглым щитом. Хорошая вещь, я заберу его себе, если он будет не слишком поврежден, после нашей стычки: сделанный из прочной древесины, он был окован тонкой металлической полосой по краю и красиво раскрашен. Любой щит, впрочем, выдержит всего лишь два — три правильных ударов секирой, только вот ведь незадача: учитель у нас был один, и все приемы друг друга мы знаем как свою ладошку, так что Финнсон под прямой удар его подставлять не торопился. Замах мой он видел, и в момент удара отдергивал щит, пытаясь меня провалить, с небольшим шагом или просто отклонением назад, и тут же возвращался в прежнюю позицию, норовя достать меня рубящим ударом меча по незащищенным ногам. Не доставал — я тоже не пальцем делан, и знаю эти ухватки, поэтому успевал отшагнуть или отпрыгнуть назад, разрывая дистанцию. Итогом нашего противостояния оставались лишь царапины на Квистовом щите от лезвия секиры. А время-то работает не в мою пользу: когда пыль, поднятая моей пулей в пустой как барабан башке Скафти Финнсона, осядет, и он придет в себя, то в два клинка они быстро меня покрошат, как сечку для свинячьей каши. Квист это, видимо, тоже понимал, и в атаку бросаться не спешил, тем более, делать это, хромая на одно копыто, было чревато.
— Квист, жопа ты с ушами, хочешь, я расскажу тебе кое-что, о твоей семейке? — скабрезно ухмыльнувшись произнес я.
У меня, наверное, от усталости голова плохо думает. Только поэтому я до сих пор не сделал попытки вытащить его на сухое, более-менее ровное место, чтобы реализовать свое преимущество в скорости и маневренности. Самому идти к нему, теснить в болото? Был бы щит у меня — так бы и сделал, но вот, нет его. Светлое же искусство секиры мало знает приемов защиты, ее стихия — атака. Рубить щиты врагов, рассекать брони или вминать их в тело (если затупилась), ломая кости, крушить оружие врагов и их самих — вот путь секиры. А для защиты — щит и ловкость должны быть применены умело. Поэтому, в очередной раз отскочив назад, после неудачной попытки атаки, я не стал возвращаться к кромке берега, а остался на месте.
— Что ты можешь мне рассказать, полудурок? — Финнсон тоже не против был немного передохнуть — Говорил я отцу, что тебя в наш погреб надо было положить, связанного, а не в порубе оставлять…