Я не стал его дожидаться возле костра — подружиться, ежели чего, успеем, но осторожность проявить следует.
Нахлобучив шлем себе на тыкву и пригнувшись, я отбежал на пару десятков ярдов, и упал на брюхо, зарывшись в мох — не ахти засидка, но лучше, чем торчать на ровном месте. И что-то мне уже начало подсказывать — не с добром сей незнакомец ко мне прется. Приготовил секиру, размотал пращу, чудом не утерянную в болоте, вложил в чашку пулю.
Подходит ближе к костру, еще ближе…
Встал, что-то там разглядывает, стоя ко мне боком. Что, чужак, нюхаешь, как вареные поганки пахнут, понравились?
Чужак обошел костер, и остановился возле моего мешка. Согнулся над ним, пошевелил рукой.
Это что, он меня грабить приперся? Хотя, учитывая, что за лохмотья на нем одеты — неудивительно, что решил пошарить.
Могучим усилием воли я подавил порыв выскочить, и познакомить черепушку незнакомца с обухом своей секиры, и продолжил наблюдать.
Ковыряться в мешке гость не стал, а застыл возле него, медленно поворачивая башкой по сторонам. Хы, может и взаправду, принюхивается?
Но… От меня после болот, откровенно говоря, попахивает. Да что уж скромничать — смердит. Одни вечно мокрые онучи чего стоят! И от любого бы смердело не менее свирепо.
Учует?
Что-то мне подсказывает — это не человек. И пришел он сюда не грибов пожевать, и не за жизнь поболтать.
Эх, учуял, никак.
Странный посетитель повернулся в мою сторону, и я, наконец, увидев его лицо, вскочил на ноги, и что было сил, принялся раскручивать пращу. Да, когда-то, может быть, это и было лицом, но сейчас, видя полусгнившую харю, с провалами на месте глаз, в которых тлели зеленые огоньки, я убедился — нет, это не человек.
Драугр, вот оно кто! Поганый слуга Хель, пролезший в наш мир.
Дыра на месте носа, гнилые лохмотья кожи, обнажающие кости черепа, порядком отросшие, уже нечеловеческие зубы. На башке остатки железного шлема, поржавевшие, и, кажется, пробитые. Как я вот это мог принять за человека???
Не иначе, грибы виноваты.
Щелчок пращи, и тяжелая пуля врезается твари прямо в рожу, с противным хрустом проламывая тонкие и порядком сгнившие лицевые косточки. Башка драугра от удара откинулась назад, но, немертвого это не остановило, и похоже, особого впечатления не произвело, а привело лишь к тому, что тварь ускорила шаг.
Что дед рассказывал, как с подобным бороться?
Притом, что на колдовские приемы нет сил.
Я отбежал еще на несколько десятков ярдов, и метнул в него еще пару пуль, причем второй попал прямо в глаз, погасив огонек в нем, но отказываться от своих планов, какие бы они ни были, гость из Хелльхейма не собирался. Да и по поведению, похоже, что он не на зрение полагался. Может быть, амулет, что на шее болтается, рядышком с мешочком для рун и символом Мьелльнира, мешает ему меня видеть? Зато да, по запаху он меня находит в два счета…
Про подобных этой вот твари, что, смешно ковыляя, преследует меня, дед рассказывал. Ожившего мертвеца одолеть можно, но весьма сложно. Противник крайне неприятный, просто в силу того, что уже мертвый, а управляет этими мощами, вселившийся в умершего, злой дух.
Очень неприятный противник.
Вот что ты сделаешь уже мертвому? Проткнешь мечом? Снесешь башку? Прожжешь в нем дыру? Ему плевать на твои потуги. Он уже подох! Такая пакость очень плохо горит, его бесполезно лупить большинством боевых заклинаний, вызывающих проявления стихий. Проклятия ему — что с гуся вода, помогают только специализированные, против духов, и то, со скрипом, так как вселенец за занятое тело держится, будь здоров — дед порассказывал историй, в свое время.
Зато жрец такого изгонит на раз-два, достаточно ему воззвать к силе своего бога, и тот загонит восставшего обратно, в сумрачный Хелльхейм, на расправу к его хозяйке, что беглецов таких ох как не любит. Вот только, сколько миль до ближайшего жреца? Зато драугру достаточно любой царапины, чтобы отравить человека своим трупным ядом, а он у него еще и многократно сильнее, чем обычный. И делается тем сильнее, чем старше тварь.
Еще одна пуля с треском вошла немертвому в грудную клетку, и там осталась. Все, хватит тратить припас, и без того ясно, что придется либо убегать, либо идти в ближний бой, где пытаться рубить твари сначала конечности, а потом, ее, уже лишенную подвижности, мельчить дальше. И жечь в костре.
Что ж делать то? Бежать? Бросив еду, мешок, костер, снова удирать, на ночь глядя… Да и какая, к свиньям, разница — ночь, не ночь, один хрен не видать ни йотуна в этом тумане…
Или рискнуть?
Драугр вызывал во мне чувство глубинного, первобытного страха, пополам с отвращением. Но убегать, если честно, хотелось все меньше и меньше. Надоело убегать. Дед, наверное, не одобряет такого моего поведения, плюется, глядя из Чертогов Павших на младшего своего внука, и стыдно ему, за меня перед старшими предками, а те тоже наверняка морды воротят — принял, дескать, в род мало того, что не пойми кого, так еще и с заячьим сердцем.