Определенно я хочу вот этой водички.
Искушение зачерпнуть воду ладонями, и пить ее, и пить, было невыносимо, но осторожность взяла верх. Я проверил жидкость всеми способами, которые мог вспомнить, пока не решился попробовать ее. И не прогадал. С первого же глотка по телу разлилось ощущение свежести: словно после долгой тяжелой работы окунулся с головой в прохладное море. Холодная, аж зубы ломит, с привкусом лесной земляники, и чего-то еще, вкуснее любого напитка, что я мог пробовать раньше (даже пива, сваренного Хильдой!), я хлебал ее, и не мог напиться.
Спустя немало времени, удалось оторваться. И то, в уже брюхе булькало. Наполнил из чаши все емкости, что у меня были — потяжелевший мешок заставил поморщиться. Потом огляделся и ничего не заметил.
А, какого, собственно, йотуна? Когда мне еще выпадет возможность вымыться, или постирать одежду? Хоть драугры на запах перестанут сбредаться со всей округи! Нехорошо, конечно, гадить в таком месте, но не думаю, что эта вода кому-либо кроме меня пригодится, а мне уж очень надо.
И я, разоблачившись, залез в чашу (секиру положил на бортик) — стало изрядно хорошо. Мне было чисто, прохладно, затянулись прямо на глазах все мелкие ранки и царапины, что я успел насобирать за время путешествия, перестали беспокоить синяки и потертости, рассосались шишки. Обратил, правда, внимание, что пока я полоскался — уровень воды в чаше здорово снизился, да и сама жидкость сильно помутнела (что, впрочем, неудивительно), а стоило бы заметить другое. Чем меньше оставалось в чаше этой чудесной воды, тем быстрее желтела и сохла трава на поляне, и, когда я, одетый в свежевыстиранную рубаху, поставил туда штаны (предварительно обколотив с них грязь о постамент), зеленым оставался крошечный пятачок под ногами.
Буквально взвыло вернувшееся чувство тревоги, и я, резко развернувшись, обнаружил летящий ко мне вот такой вот сюрприз. Эдакого «ребенка», с голубыми глазками и пастью, которой и драугр позавидует. Мне хватило ловкости смахнуть тварь подхваченной секирой, но удержать ее древко в руках уже нет: тварь, вцепившаяся в оружие, своей тяжестью вырвала ее у меня из рук, и улетела в туман, а я остался наедине с подкрадывающимися мертвяками.
Да, будь я нормально вооружен, я бы принял бой, и, наверное, имел бы шансы на победу… Но не с мясницким же ножом на драугра идти! А меч я, по тупости и невнимательности сломал, в чем теперь себя клял всеми гадкими словами, какие смог вспомнить. И я предпочел отступление: увернувшись от загребущих лап, норовивших заключить меня в крепкие дружеские объятия, я бросился на землю, пропуская над собой вернувшегося зубастого, и перекатившись к дереву, полез на него, со всей скоростью, которую мог из себя выжать. Лезть было удобно: сучья, трещины в коре были для меня не хуже лестницы в отчий дом, и я легко добрался до нижней ветви, располагавшейся в нескольких ярдах от земли. Преследовать твари меня почему-то не стали.
Сижу вот теперь, смущаю нежить голой задницей.
Сверху капает, снизу поддувает.
Ненавижу эту жизнь…
Холодно тут, неуютно.
Второе утро моей жизни на дереве встретило меня ставшей уже привычной моросью и полным онемением конечностей: чтобы не обеспечить бродивших внизу тварей сытным обедом, сверзившись к ним ночью, я привязывался к ветвям полосами ткани. Источником их, естественно, послужила рубаха, а ее остатков хватило, чтобы смастерить что-то вроде подгузника, вроде тех, какие мамаши для грудничков делают, чтоб те в колыбельку не гадили. Не то, чтобы я кого-то стеснялся, но вступать в последний бой, который мне скоро предстоит, сверкая срамом — не дело. А придется, в бой, в смысле, хотя бы и голому, с ржавым ножом: ибо нет места трусам в чертогах Асов, да и мучиться долго не потребуется.
Я печально высморкался на лысую башку драугра, стоящего как раз подо мной, и таращившего на меня свои мутные буркалы. Попал, но счастья мне это не доставило. Простыл уже, что ли? Нехорошо — я должен быть сильным, чтобы принять смерть, как подобает ясеню ратной вьюги — с честью, и в бою.
Вообще, как сейчас думаю, зря я сюда полез.
Надо было оставаться внизу, и биться. Попробовать побегать вокруг дерева, добраться до секиры — она ведь не могла далеко улететь. А схлопотал бы — значит, такова нить судьбы, что сплелась мне тонкими пальцами Норн, еще до моего рождения, и в этом мрачном месте суждено ей оборваться. И не надо было бы сейчас сидеть в этих ветвях, как вошь в бороде грязного трэля, и собирать остатки мужества, чтобы спрыгнуть вниз и схватиться со злыднями, как полагается, лицом к лицу!