Будь я тем Конем, что вылез из Топей прошлым летом, Самуэля, что радостно вызвался быть моим соперником в учебном поединке, мог бы и осилить. Ну, имел бы шансы – все же со щитом, копьем или секирой среди дренгов борга я был не из последних. Но полностью восстановиться я так и не успел. Дыхалка стала слаба, ноги еще не обрели былую резвость, учебное копье ходило в руках тяжело, и поганец Самуэль подмел мною двор, и насажал синяков везде, куда достал. Да, успей я поправиться, смог бы выхлопать из него всю пыль вместе с дурью и мерзким характером...
Но все оправдания в пользу бедных.
Так что, пришлось корячиться на колдуновых грядках. Садить семена, поливать. Полоть. Самая работа для дренга Свартхевди. Не то, что секирой драугров крошить или кислятину с разумного дерева обдирать, это ж «ценные ингредиенты», провались они в Муспелльхейм, вместе с этим замком и хитрым алхимиком, и гори там черным пламенем.
Ульрик же тоже в стороне не оставался, он лично контролировал все работы на своей делянке, а в конце дня, садился в центр поляны с грядками, и засыпал на час-другой в странной позе – ею он пытался изобразить то ли гадюку на случке, то ли праздничный крендель... Получалось достоверно. От таких упражнений суставы у него трещали, словно лес на морозе, но дед не отступался. Ну и я прикладывался на крайней грядке полежать, как раз под развесистым кустом боярышника. Помечтать о соленых холодных брызгах морской воды на лице, которые дед называл поцелуями Ран – сестры Эгира, о том, как прохладный северный ветер приносит крики чаек, о скрипе весел кнорра; иногда – о красавице Астрид, или об симпатяжке Анне тоже случалось. Бывало – о том, как отдает в ладонь рукоять секиры, врубающейся в нечестивые мощи драугра, или как звонко щелкает праща, отправляя врагу в голову свинцовый привет. Или вот батя с матерью еще часто вспоминались, да и по братьям соскучился...
Однако вскоре зоркий дед заметил, что если в то время как на остальных грядах вылезли лишь чахлые ростки, где в дюйм длиной, где в ладонь, то та, где повадился мечтать и дремать я, радовала глаза пышным зеленым ковром, высотой кое-где почти по колено. Алхимик был удивлен, но доволен. И, поскольку мужиком был неглупым, причину такого энтузиазма своих насаждений принялся выяснять. И выяснил: для ускорения роста и созревания своих ингредиентов, необходим сытый дремлющий я, мечтающий о чем-нибудь приятном прямо посреди грядки. В чем суть аномалии, выявить ему так и не удалось, но он не расстраивался: скосил урожай, подсчитал в уме и сообщил, что оно все тянет не менее, чем на серебрушку (от пятой до седьмой части марки). Может, на полторы. Так мало – потому, что сорняков вылезло тоже много. Я возразил, что кое-что из этого вовсе не сорняки, в частности, вот одна травка, будучи правильно приготовленной и воскуренной способствует ясности сознания, росту жизненных сил и духа веселию. Правда, мало ее. Но и остальное сено можно применить, было бы желание. Вот в суп, например, можно положить, для вкуса.
Дед обрадовался еще больше, и скостил долг еще немного, чтобы я поделился наукой – я был не против. А курить те сорняки деду понравилось. Он, сперва, как попробовал воскурить, так задергал меня потом, сделай, дескать, да сделай еще, но травка эта, как оказалось, была тут довольно редкой, да и попалось ее лишь немного – и я ничего от мастера не утаил, хотя он мне, похоже, в этом не поверил. Думал – я себе решил оставить.
Ульрик же вменил мне в обязанности теперь не менее двух часов сидеть посреди грядок вместо него, хорошо хоть, в крендель завязываться не заставлял. И чтоб я думал о растениях еще постоянно, как он велел, что-то вроде «Я вас люблю (это траву-то!), я желаю вам добра»... И, что удивительно, помогало – зелень поперла в рост.
Не замечал таких за собой способностей раньше, впрочем, меня в грязи ковыряться раньше и не заставляли.
К концу первого месяца лета первый полный урожай был собран, посажен второй, Ульрик уединился в лаборатории, что-то вываривая, я был предоставлен самому себе. И проклятым грядкам. Хотя, во всем есть несомненные плюсы: привлеченные невиданным прежде изобилием, на Ульриково хозяйство массово стали сбредаться местные зайцы. По началу этот факт сильно меня печалил, ибо претензии за заячьи обеды и ужины на грядах, алхимик выкатывал мне, но потом все образовалось как нельзя лучше: я просто переселился в избушку, и начал таскать с собой пращу. Теперь каждый день в моем меню присутствовала зайчатина с травами, печеная, вареная или жареная, так что мало-помалу я вновь стал походить на старого доброго Свартхевди – быстрого, как ветер, сильного, как медведь, и жилистого, как олень по весне. А сам алхимик вскоре куда-то наладился, сказал – будет не ранее, чем к концу лета. Выглядел он страшно довольным, меня же от обязанностей по копанию в навозе не освободил, и с собой звать не стал. Наказал следить за этим, проклятым всеми йотунами, хутором, регулярно сидеть на грядках и желать растениям добра, и обязательно утром и вечером отмечаться у замковой стражи, дабы искать не начали. Не верит моему слову? Я ведь клялся Одноглазым!
Уехал он рано утром, даже не попрощавшись. Впрочем, прощанием наверное, можно назвать перевернутые вверх дном мои вещи в комнате замка и в избушке, и записка на столе, в сарае на хуторе, где травы сушились. Читать я на общем не умел, отнес Ансельму, тот, раздраженный, что его отрывают от работы, мне ее прочел. В записке Ульрик говорил, что все-таки нашел у меня мешочек с чудесной травой для воскуривания, журил меня, за то, что я ее утаил (но мастера не провести!) и сообщал, что в счет этого мешочка прощает мне аж целую серебряную марку долга.
Я был на него не в обиде: марка – есть марка, четырнадцатая часть долга долой! И к тому же, клянусь рогами Тангриснира, это самый дорогой сельдерей, который он когда-либо курил.
А в суп себе я еще нарву и насушу.
Потянулись тоскливые жаркие летние деньки. Почему тоскливые? Так не о копании в навозе я мечтал! И не битвы с сорняками мне грезились!
Так, Сварти, успокойся. Мастер сказал желать траве хорошего.
...Я люблю тебя, проклятое сено. Я желаю тебе добра...
Меня дед проклянет, как увидит. Наверное, уже проклял. Вчера дождь был, так это, наверное, он плевался из Чертогов Павших, видя, как ловко внук мотыжит чужой огород.
- Конь! – одернул я себя – Делай, что велено!
... Я люблю тебя, коровья ты жрачка. Я желаю тебе добра...
Дождь был сильный. Это, наверное, вся моя родня до двадцатого колена презирала незадачливого родственника.
- Конь!!! Уймись! Люби репейник! – изо всех сил наставлял себя я на путь смирения.
... Я люблю тебя, будущий компост. Я желаю тебе добра...
Узнает кто из родных, или знакомых – вот байка пойдет гулять по Нурдланду, как могучий колдун и будущий ярл Свартхевди Бьернсон, сын славного карла, внук великого колдуна, копался в земле, как вонючий трэль...
- Коооонь!!! Хватит себя поедать! Цветам добра желай!
... Я люблю вас, чтоб вы все сгнили. Я желаю вам добра...
Нет, копался, не как трэль – тот хоть и никчемный, а человек. Как полосатый лесной подсвинок в поисках желудей...
- Конь, возьми себя в руки, добром прошу! Вон, колючки из земли торчат, чем-то ценные для Ульрика – им пожелай, и все. На этой грядке... Всего три останется.
... Я люблю вас, колючее драугрово говно. Я желаю... Вам...
Душу жгло, и я не выдержал.
- Да к Сурту все!!! Я не люблю вас!!! Я желаю вам ЗЛА!!!
Глава 21.
Скоро приедет Ульрик...
Интересно – думал я, глядя на то, во что превратились его насаждения - Может лучше, нарушить клятву, и сбежать?
Асы клятвопреступников не одобряют...
Но ведь за уничтоженные посадки он мне еще долга накинет – вовек не выкуплюсь! Что ж делать то...