- Что ты, что ты, сердце мое разрывается от тоски, – поспешил я тут же ее успокоить – Печаль поселилась навеки в душе. Незнаю, смогу ли…
Излияния прервал старый Том, явившийся поторопить девку – на стол накрывать, дабы гостя встретить как следует. Борода у него, кстати, отросла, хоть и не такая знатная, как прежде. И руки почему-то все норовил за спину убрать.
Застудил минувшей зимой, наверное, в тепло прячет.
Однако вдоволь наглотаться скверного Томова пивка мне не довелось.
Махнув с ним по кружке, в ожидании горячего, горшки с которым уже томились в печи, я позвал Тома в сарай – смотреть подарки. Да, я же не для себя ободрал грядки Ульрика, недосуг мне в пути травами заниматься. А вот в благодарность доброму старику они будут в самый раз. И на руны надо бы глянуть, пока светло и голова свежая.
Деда, при виде того, что ныне стало его собственностью, посетило настоящее счастье, и, растянув бороду в улыбке, он погрузил свои заскорузлые лапы в содержимое мешка.
Он довольно сопел, определяя на глаз редкие корни и травы, что одну за другой извлекал наружу.
Он радовался как ребенок, подсчитывая барыш с продажи того, что он из этого приготовит.
Он вяло брюзжал, сетуя на то, что продукт я привез порядком подвявшим, но это не могло умалить его довольство.
И радость его усиливалась двукратно моим рассказом о великой силе растений, мной привезенных, сорванных, кстати, с делянок самого Ульрика (думал у деда лицо треснет, так он улыбнулся, когда я рассказал, как и откуда взялось все это изобилие).
Я не обращал внимания на искреннюю радость старого знахаря, я был занят тем, что чувствовал себя дураком.
Очень неприятное ощущение, хочу вам поведать.
ANSUZ, FEHU, HAGALAZ, NAUTHIZ.
Вот что сказали мне руны, и на этот раз я отлично понял послание.
Не сбудутся планы алчущего богатства, ждет его беда.
Знак вопрошающему, что шиш ему с маслом, а не добыча, и «оковы нужды» до кучи, авось поумнеет.
Чтобы стало понятнее – когда брал я руны, думал не о том, прощает ли меня Одноглазый за обман. Вопрос не о том затаил в сердце.
Проклятая жадность…
Как там моя сумка с болотной добычей – вот какие мысли довлели на душе. Не прошел ли по моим следам опытный охотник, из знакомых того же Тома? Не порезвилась ли лихая росомаха, что не ради еды, а веселья своего звериного ради откопала и вытащила сумку, и растерзала ее, раскидав содержимое по всему лесу? Смогу ли я вновь, спустя год, найти то место, где схоронил добычу или придется блуждать по чащобам в бесплодных поисках того, чего, возможно, на месте уже и не лежит?
Стыдно.
На дворе кто-то заорал грубым голосом, требуя Тома, но я не обращал внимания: мысли были поглощены полученным уроком. Сказано ведь ясно:
Гибнут стада,
родня умирает,
и смертен ты сам;
но смерти не ведает
громкая слава
деяний достойных *
Не забрать ни золото, ни серебро, ни крепкий драккар, ни дорогую броню, ни достойное оружие, ни даже чудесную воду в Чертоги Павших, лишь славу возьмешь с собой, по делам судим будешь. Достоин ли пировать со славными? Достоин ли скрестить с ними оружие, отдыхая от вечного пира? Достоин ли встать с ними в одном строю, когда придет время, не выдержит Глейпнир и вырвется Жадный? А какая слава у того, кто лишен удачи и Асами проклят, известен обманом и слова не держит? Нидингов нигде не одобряют.
Да вороны с ним, с этим золотом, добуду другое, тем более, что оно там даже не в монетах, а в посуде и безделушках. Жалко волшебную воду, но обходился и раньше без нее, обойдусь и впредь. Выдастся оказия – вернусь еще в эти края, поищу, не выдастся – плевать, выпил я много больше, чем влезает во фляги, что спрятал я в своем мешке. Три сапога на одну ногу не оденешь, хватит и того, что при мне.
Дверь сарая, прикрытая Томом, с треском распахнулась от резкого рывка.
- Нордман Сартыхедин, прозванный лошадью, ты пойдешь с нами! – хриплый пропитый голосина прервал мои размышления и заставил оторвать взгляд от разглядывания ясеневых плашек, с выжженными на них рунами.
Я ссыпал руны в мешочек и положил руку на железко секиры, заткнутой за пояс.
- Назовись.
В начавших сгущаться сумерках горящий фитиль, плававший в плошке с салом, давал недостаточно света, чтобы понять, кто явился на огонек и вещает с улицы. Хотя голос был смутно узнаваем.
Фигура сделала шаг в дверной проем, за ней, держась чуть сзади, виднелись еще то ли двое, то ли трое. Я узнал говорившего, это был Расмус, стражник из замка барона Вильгельма. Мы не были с ним друзьями, но и врагами не были, я не брал у него денег взаймы и не оскорблял его ни в лицо, ни за глаза. Какое у него дело ко мне?
- Капитан Меро приказал доставить тебя в замок. Ты пойдешь с нами добровольно, или нам применить силу?
- Я третий день, как оттуда. Что ему надо?
Стражник начал терять терпение.
- Господин капитан знает, сам тебе и скажет, зачем ты ему понадобился. Оне с мастером Ульриком велели доставить тебя незамедлительно, – он сделал шаг вперед – Не сопротивляйся, нордман, а то хуже будет.
О как. Вот откуда вонью потянуло – Ульрик пакостит. За порчу? За грядки? Или не хочет терять такого полезного раба, с которого за сезон можно получить золота немало? В том, чьи это проделки, я не усомнился ни на миг: капитану дружины от тощего безусого дренга не нужно было ровным счетом ничего, что он и подтвердил, выпустив меня из замка беспрепятственно.
А Том, старая бородатая жопа, мог бы и предупредить, что меня тут ждут. Он не мог не знать про хирдманов Вильгельма в деревне, и о том, зачем они тут тоже не мог не знать. В деревне ведь как: в одном конце пукнул, в другом скажут – обосрался, а у стражей тут есть если не родня, то знакомые.
Предатель.
И Анна тоже хороша.
Секира сама прыгнула мне в руку.
Не стыдно стать трэлем, если попал в плен беспамятным или увечным. Нет позора принять приказ ярла и сдаться врагу, если сопротивляться нет смысла – дурная слава достанется ярлу, он в ответе за людей хирда.
Но бросить оружие и идти в рабство самому... Нет уж, не бывать ничему, кроме жаркой драки!
Зашипел вытаскиваемый из ножен меч Расмуса, он шагнул вперед и вправо, освобождая место, сбоку тут же обозначился еще один воин дружины Вильгельма, со щитом и коротким копьем. Места для третьего не хватало, и тот пока оставался сзади. Я же стоял посередине помещения, и пускать их всех внутрь сарая не собирался.
- Убери топор, нордман! – скомандовал старший небольшого отряда.
- А то подколем, как свинью, – поддержал его товарищ сбоку, направив в мою сторону острие копья и чуть сдвинувшись вперед – Нам не говорили обязательно притащить тебя целым! Или желаешь острого железа отведать? Морду в стену, руки в гору! – лицо дружинника скрывала полумаска шлема, но голос выдавал невеликий возраст речистого воителя.
- А ты подойди поближе, и тебе сразу станет легче, - ответил я ему, одновременно прикидывая, что мне выпало на костях.
Я колдун – это мое преимущество.
Они не знают, что я колдун – это тоже мое преимущество.
Они наверняка видели, как Самуэль весной навешал мне по ушам, когда мы с Ульриком выясняли, на что я пригоден. Ту бледную немочь, которую я из себя представлял, такой кабан, как Самуэль, мог бы завязать тройным морским скользящим узлом, и не вспотеть, но вот незадача – я окреп и отъелся, а они думают, что меня соплей перешибить можно.
Это тоже мое преимущество.
Передо мной не самое лучшее, что есть в хирде у Вильгельма: Расмус стар, и порядком обрюзг, а рядом с ним сопливый юнец, и даже при тусклом свете лампады видно, что железко его копья покрыто пятнами ржавчины, а вместо кольчуги кожаная бронька, еще и не по размеру.
У нас в борге за такое обращение с оружием на нерадивого дренга плевали бы и презирали.