Опытный хирдман, нечего сказать.
Пращей не достать, ни его, ни гребцов, рубиться с ними бесполезно, магией не пронять, а до берега бухты еще ярдов триста.
Неужели это все?
Не хочу жениться на давалке, тем более, после того, как из рода изгнали. И на кол не хочу, и в Хельхейм не хочу, равно как и в Нифльхейм! И умирать вообще, почему-то, не хочется, даже героически. Рано мне в Валхаллу!
От отчаяния захотелось завыть.
Что ж делать то…
А что если…
Не помогла дедова наука, может, поможет учение Хильды? Попробую проклясть сначала корабль, а если не получится – его команду. Хуже уже не будет.
Но порча – это для живых людей, а не для корабля…
Попробую тогда облечь проклятие в нид – хулительный стих. И руны прибавить, для надежности. Вдруг да получится? Стоит попробовать.
Скальд из меня говенный, если честно, вису мне не сложить достойную ни в жизнь. А ведь истинный скальд, в кровь которого при рождении Асы щедро плеснули Мед Поэзии – может и колдуна и жреца превзойти! Боги любят хороших поэтов, и наиболее достойные из скальдов всегда ими услышаны: так, хвалебная виса такого скальда придаст сил воинам перед битвой, укрепит брони, заострит оружие, изгонит малодушные мысли, после боя – затянет раны, поднимет боевой дух. Дед рассказывал, что видел своими глазами, как скальд песней в честь Ньерда усмирил сильнейший шторм – и не использовал и капли магии! Нид же, в исполнении достойного скальда, заставит осыпаться ржавчиной кольчугу на враге, его меч сломается, рука ослабеет. Да мало ли несчастий может быть призвано! Поэтому скальды всегда желанные гости на любом пиру и в походе (плохих, правда, после исполнения ими своих корявок, принято бить ногами и изгонять с пира, а в дружину плохих и не берут) – хвалебные стихи ярлу и хирдманам, нид врагу – все пригодится. Но мало их, достойных скальдов. Гораздо больше тех, кому, по словам жреца Торстейна, Мед Поэзии достался из-под хвоста того орла, в которого аса-Один превратился, когда тот самый мед воровал у великана Гуттунга.
Бездарных ублюдков, короче, позорящих своими высерами дивное искусство поэзии.
К представителям каковых, кстати, можно, наверное, и меня отнести.
Но попробую, на нид меня должно хватить… И силу рун в проклятие вплести, для надежности!
Так что я, в очередной раз, бросил весла, встал на гребной банке, принял самую героическую (по моему собственному мнению) позу, и, направив десницу в сторону приближающихся врагов, принялся декламировать, вкладывая в строки все негативные чувства, которые мне пришлось испытать по милости Финна: страх, обида, отчаяние – все пошло в дело, щедро сдобренное колдовскими силами:
То не конь тресковых полей быстроногий, ТHURISAZ
Не сильный и стройный олень заливов, ТHURISAZ
А толстый неловкий бык висломордый, URUZ
Что лжи отцом назван ладьею, НАGALAZ
Не может скакать он тропами сельди, ISA
А лишь ползет, как больная старуха, ISA
Насмешки и брань толстый бык вызывает, НАGALAZ
На кочках морских он сломал свои ноги! FEHU!
Неприлично воину выказывать так явно свою радость, но вой, который я издал, когда увидел результат, слышали, наверное, и в Хагале, и в родном Лаксдальборге. Подумали, должно быть: вот и попался какой-то бедняга выворотню, и тот жрет его заживо. Или болотные тролли поймали охотника, и жарят его теперь. Над костром, на вертеле, хотел сказать.
Все четыре весла по левому борту кнорра лопнули, когда их в очередной раз погрузили в воду, и представляли собой ныне мелкую щепу, уносимую волнами. Сам кнорр, получивший ускорение с правого борта, резко развернулся, и, кажется, даже черпанул воды. Матерящийся же Финн, как был, в шлеме, со щитом, мечом и в броне отправился за борт, хлебать водичку этой славной бухты. Говорят, говно не тонет – а Финн – оно самое по жизни, поэтому, времени терять не следует, а следует максимально использовать ту фору, которая у меня появилась.
Вот честно, ни будь рядом финновых подельников на кнорре – подождал бы, пока он не выплывет – и сломал бы об него весло. Но вот недосуг, поэтому я не стал щелкать клювом, а приналег.
Когда лодка мягко ткнулась в заросли ивняка на берегу реки, эти придурки уже выловили Финна, тот потерял и щит и шлем, и был без своей дорогой кольчуги, которую с него содрали, когда вытаскивали из воды, что настроения ему не улучшило. Он орал так, что охрип, размахивал руками и страдал от разлуки так, что аж подпрыгивал на палубе кнорра, указывая ладошкой в мою сторону. Кнорр же оставался на месте, бортом ко мне – там занимались тем, что меняли весла, у них было четыре целых по правому борту, зато лопнуло, похоже, еще и кормило. Но это были не мои проблемы, и я ждать пока они там вошкаются, конечно же, не стал: парой ударов секиры проломил днище лодки, и подхватив мешок, ломанулся в лес.
Глава 6.
Я не люблю лес.
Эти высоченные сосны, приземистые мохнатые ели вокруг, разнообразные кусты не радуют того, кто всю жизнь мечтал о море. Некомфортно мне тут, давящее какое-то чувство, как будто, в клетку посадили. И этот мох, мягко пружинящий под ногами – совсем не палуба корабля, и запах прелой листвы, иголок, да не пойми чего – совсем не свежий морской бриз. А все проклятый Финн, Хель его прибери, со своей дочуркой…
Уже поздний вечер, смеркается, а я все как лось несусь по лесу, в направлении от моря. Местности вокруг я не знаю, но по солнцу и дурак утром сориентируется, куда идти, где море, где Хагаль, а где родной Лаксдальборг. Так что, бегите, мои ноги, уносите мою жопу, дальше в лес.
Дыхалка еще в порядке, но тело постепенно наливается усталостью, однако, пока есть силы – следует всемерно расстояние между собой и погоней увеличить, а то, что за мной, как рассветет, кого-то отправят, сомнений у меня не было никаких. Теперь неуважаемому мною хольду нашего поселения, с целью избегания конфликта с моей родней, легко могущего перерасти в хольмганг по возвращении главы рода из набега, необходимо предъявить меня тингу поселения, причем живым и на все согласным. Иначе – проблем он поимеет вдоволь: батя у меня карл резкий, Хегни, брат мой старший, весь в него – кто-то из финнового семейства, а то и сам его малопочтенный глава, точно на перекресток будет вежливо приглашен, дабы решить возникшие разногласия с помощью воли Асов и острого железа. А если и не будет… Все равно за нашими не заржавеет сквитаться, и статус хольда от этого не защитит, потому, что боги велели требовать кровь за кровь. Поэтому немного переведу дух у этого вот, то ли большого ручья, то ли маленькой реки, попью воды, умоюсь, и подумаю: а что бы я сделал на месте тех, кто ловить меня из Лаксдальборга отправился? Заодно, во флягу водицы налью про запас, а то ведь, пиво-то в ней иссякло.
Что бы сделал… Народу у них немало, считай: восемь карлов на веслах сидело, да один на кормиле – уже девять. Сам Финн, порази Мьелльнир его хитрую задницу, чтоб брызги по всему Нурдланду разлетелись, еще жрец наш шепелявый. Это, значит, уже одиннадцать точно есть. Да еще может быть несколько человек, которых я не видел из-за бортов и паруса – но вряд ли их скопом больше полутора десятков. Так вот, я бы на месте Финна в лес за мной не побрел: есть люди попроще и помоложе, чтобы за мной по чащобам в потемках коряги рожей пересчитывать. Нет, он, скорее всего, на кнорре своем со всеми удобствами поплывет в Хагаль, жаловаться Ярлу, ну и меня поджидать там, в тепле и уюте, попивая славное тамошнее пиво. Ведь мимо города я не пройду: в это время наняться на судно можно только там. И жрец Торстейн с ним отправится – он стар уже за мной по дебрям гоняться, да и не по чину ему это. Пару-тройку человек они с собой возьмут – на весла, да парусом управлять, да и просто для охраны или помощи в плавании – а остальные, в количестве, до десятка включительно, за мной отправятся. И пойдут они по моему следу, который четко виден будет утром (мятый мох и трава, сбитая лесная подстилка, а утром еще и сбитая роса) – потому как прятать его я не озаботился, не до того как-то, да и не умею толком.