Но книги о Курском забылись, и почти забылось уже могучее государство, которому когда-то служил Иоффе. Сияя друг на друга великолепными искусственными зубами, беседовали эти два обломка великой, быстро испарившейся эпохи.
Наконец, Иоффе, как принято было писать в советской литературе, посерьезнел.
– Не кажется ли вам, Сергей Сергеич, что нашим странам снова угрожает надвигающийся фашизм? – спросил он.
– Кажется временами, – ответил Курский. – Но, говорят, это будет совсем другой фашизм – веселый, просветленный, миролюбивый, увенчанный радужной свастикой. И надвигается он не столько на наши с вами страны, сколько на весь мир, тем более что мир скоро утратит границы и станет един. Тогда-то и засияет над этим единым миром радужная свастика.
Курский улыбнулся, давая понять, что шутит.
Но Иоффе не поддержал шутливого тона.
– Мне что радужные, что жемчужные… Фашизм он и есть фашизм. Конечно, я понимаю – глобализация и все прочее, но молодежь совсем с ума сошла. Играются с этой гадостью, как с игрушкой.
А это не игрушка, это – наживка. И молодежь эту наживку глотает на наших глазах, а мы только умиляемся. И так вокруг столько всего: цинизм, наркотики, сектантство… Теряем мы нашу молодежь!
– Она уже не наша, – равнодушно ответил Курский.
– Да? Ну все равно жалко ребят. Они же, в сущности, дети, а их втягивают в грязные дела. У меня вот родителей и старших братьев и сестер – всех фашисты убили в Днепропетровске. Меня спасла одна украинская семья, потом рос в детдоме. Потом – курсант школы КГБ. Потом в разведке, работал за границей. Мир повидал. И что такое фашизм, швыдко понял.
– Я ваши чувства разделяю, Олег Борисович. У меня похожая судьба. Всех моих родных до единого человека репрессировали. До единого. Как говорится, за белое дело да за дебелое тело. За белую кость, золотую кровь. Да заодно за измену Родине, которую совершил в пятнадцатом веке наш далекий предок князь Курбский. Романовы простили старый грех нашей семье, а товарищ Сталин не простил. Поквитался за обиду царя Ивана. А меня, малыша, пощадили. Дети за отцов не отвечают. Воспитан в детском доме, потом – курсант школы МВД. Пошел работать в уголовный розыск следователем по особо тяжким… Изучал судебную психиатрию, написал учебное пособие по расследованию убийств, совершенных душевнобольными.
– Да, сходная судьба. Значит, вы меня хорошо понимаете. Меня очень беспокоит это дело с отравлением пенсионеров. Все они когда-то работали в нашем санатории… У вас уже сложилась какаято версия?
– Похоже, сектанты, – тускло заметил Курский.
– И я так думаю! Наговаривают на Лиду Григорьеву, нашу учительницу, но она тут совершенно не при чем. Она интеллигентнейший человек, одна из немногих, для которых слово «просвещение » – не пустой звук. Но она в чем-то простодушна, наивна. Что вы хотите: девушка, двадцать пять лет. И вокруг нее вертятся разные люди, местами очень темные. Даже среди детей попадаются крайне опасные, крайне странные. У нас тут детский санаторий, я тут работаю уже девять лет, насмотрелся на самых разных детей. Бывают такие, что словно и не дети. Есть действительно секта, детская секта. Лида о ней ничего не знает, а я знаю. У меня своя агентура. Я все же разведчик.
– И что же это за секта? – заинтересовался Курский.
– Вы видели близнецов? – ответил вопросом на вопрос Иоффе.
– Близнецов? – не сразу понял Курский. – Да, мальчик и девочка… Светленькие такие. Видел вчера на лекции, мельком.
– Это Кристина и Роман Виноградовы. Им всего шестнадцать, с виду они просто ангелята – хорошенькие, спокойные. Но это видимость. Они очень непростые. Они болели туберкулезом в довольно тяжелой форме. Их прислали сюда первый раз два года тому назад. Мы подлечили их. С тех пор они ездят сюда часто, полюбили это место. Просто не вылезают отсюда. Видите ли, им рекомендовали доктора. Живут то в санатории, то в частном секторе. Здоровье их по-прежнему оставляет желать… И вообще-то этот тополиный пух – не для них. Но они хотят быть здесь – и все тут. Эти близнецы и создали тайную детскую секту, а может быть, революционное общество на манер декабристов. Тайное общество называется «Солнце и Ветер», оно включает в себя тех санаторских детей, что ездят сюда не первый год. То есть самых больных. Там у них человек двенадцать или шестнадцать, точно не знаю. Какие-то подростковые тайны, рассказывание детских сказок, легенд, хождение в горы, в особые места… Какието ритуалы у костров. Какие-то песни, обряды… Вся власть принадлежит близнецам. Они, естественно, и есть Солнце и Ветер. Остальные подчиняться должны беспрекословно. Тайна полная. За разглашение – смерть. Так написано в уставе. Все члены общества подписали устав вымышленными именами. И, естественно, кровью. И прозвища или клички такие странные у членов этой секты – Нефть, Газ, Золото, Марганец, Никель, Фондовая Биржа, Индекс Доу-Джонса…
– Откуда же вы знаете? – поинтересовался Курский. – Неужели в этом обществе есть предатели?
– А это уже мои секреты, – ответил полковник Иоффе. – Но я вас уверяю: если Солнце и Ветер решили бы убивать пенсионеров, – исполнители бы нашлись. Есть, например, Виталик Пацуков, по кличке Цитрус, – из местных. Этот предан Солнцу и Ветру душой и телом. Фанатичный парень.
Если близнецы завтра прикажут ему отравить всех пенсионеров поселка, – отравит.
– Какая-то война детей и стариков, – промолвил Курский.
– Что-то в этом роде. Но, извините, сейчас у меня дела. Рад буду продолжить общение позже.
Не желаете ли поужинать сегодня вечером в «Грифоне »? Приятное место. Давайте в восемь.
– Спасибо, я приду. До восьми.
Курский вышел. Он брел задумчиво по санаторскому парку. Сквозь стройные ряды кипарисов и тополей летел пух, его потоки овевали деревья, стенды и полуразрушенные фонтанчики, но старик уже не плакал – он начал привыкать к пуху. В целом, хорошая в этом году выдалась весна. Он вдруг остановился.
– Война, – внезапно произнес он вслух. Это слово вдруг поразило его. Тайная война стариков и детей! Война людей с нечеловеческими существами. Война мужчин и женщин. Война сект. Война спецслужб. Война полов. Война видов. Война времен. Война ночи и дня. Война миров. Война всех против всех.
За мирными деревьями парка, за летящим пухом, за ветхими плакатами, рекламирующими детское здоровье, за тенями и лавочками – за всем этим ленивым фасадом велась жестокая, тайная, беспощадная и бессмысленная война всех против всех, война, которую ВСЁ объявило самому себе.
Вдруг он увидел, что прямо перед ним, между двумя тополями, на фоне можжевелового холма, громоздится огромное, белое, облупленное слово «ПРАВДА» – название санатория. «Эффект калачакры! » – подумал Курский. «Война – это правда. Правда – это война». Он вспомнил строки из поэмы Заболоцкого «Ладейников», которая когда-то нравилась ему:
Он прожил всю свою жизнь в недрах этой войны, этого ада. Какие-то люди зачем-то убили его родителей. Другие люди зачем-то убили родителей Иоффе. Они сделали это исключительно ради войны, ради ее вечного продолжения. В течение жизни он видел сотни убитых, задушенных, отравленных.
Им объявили войну, и он охотился на тех, кто убил их. Для чего? Ради справедливости?
Нет, для того лишь, чтобы продолжалась война – между казаками и разбойниками, между преступниками и полицией. В старости он хотел выйти из войны, уединиться, дезертировать, уйти на покой.